Леонард Карпентер - На запретном берегу

Не дожидаясь ответа, Афратес поднялся, снова едва кивнул всем троим и вышел.

— Он всегда был суровым правителем, а сейчас, в эти черные дни, бремя власти особенно тяжело, — сказала Руфия, словно извиняясь, когда за королем закрылась дверь. — Подойди сюда, Конан. Взгляни на нашу дочь.

Киммериец приблизился к постели и, отведя в сторону невесомую занавеску, увидел на подушках хорошенькую, но очень худую и бледную девочку. Среди белого шелка простынь она выглядела как призрак, уже наполовину не принадлежащий этому миру. Ее припухлые, нежного рисунка губы беззвучно шевелились, а зрачки беспокойно двигались под тонкими, выпуклыми веками — она блуждала среди нездешних равнин. Тонкие детские пальцы теребили пушистый мех одеяла. Королева, повинуясь какому-то безотчетному порыву, опустилась на бархатную подушку перед кроватью и взяла влажную ладошку девочки в свои, пытаясь дыханием согреть холодные пальцы. Принцесса шевельнулась, повернула лицо к онемевшей матери и вдруг открыла глаза. На какое-то мгновение в них промелькнула искорка понимания. Исмаэла перевела взгляд на Конана, словно намереваясь спросить, кто этот огромный незнакомый человек. Но искра, вспыхнув, тотчас же погасла, расширенные в ужасе глаза закатились за веки: какое-то чудовище из сновидений вновь утащило принцессу в темные воды небытия.

Вздох, больше похожий на стон, вырвался из груди королевы.

— Ты видишь, она умирает! — Конан невольно отвел глаза, избегая смотреть на бледное лицо девочки и почти такое же бледное — ее матери. — Помоги нам! Право, это будет подвиг, достойный твоей славы, не менее достойный, чем битва у горного перевала! Я пошла бы сама, но что я могу, слабая, несчастная женщина? И я не могу отойти от дочери ни на час… -

По-прежнему коленопреклоненная, она уронила голову на скрещенные руки. — Если ты согласен поговорить с Каспиусом, ступайте в его или мой кабинет. Исмаэла и так спит неспокойно, и я боюсь, что громкий разговор потревожит ее еще больше.

— В самом деле, пойдемте, — кивнул Конану лекарь. Они вышли, и галерея показалась им особенно солнечной и светлой после душного полумрака спальни. Каспиус вышагивал сгорбившись, словно старый нахохлившийся белый ворон.

— Для нас это большое горе — видеть маленькую принцессу в таких мучениях. Для меня она, помимо наследницы престола, еще и просто друг, ведь я знаю ее с пеленок. Чудесный ребенок, живой и сообразительный — по крайней мере, она была такой совсем недавно. — Он помотал головой, словно отгоняя наплывающую дремоту — вид у него был усталый и сонный. — И к тому же обещает вырасти редкой красавицей. — Он взглянул на Конана с неожиданным лукавством: — У нее к прекрасным волосам, унаследованным от матери, ярко-синие глаза, что редко встречается у шемитов. Особенно если учесть, что у ее отца глаза карие, а у матери — скорее зеленые, чем синие.

Они вышли из галереи и пошли через анфиладу больших парадных залов.

— Не удивительно, что ребенок красив, ведь ее мать — женщина редкой красоты, — заметил Конан, шагая рядом с лекарем.

— О да, — энергично кивнул Каспиус. — Вы ведь, кажется, уже знали Руфию, когда она впервые приехала в Баалур? Мне говорили, что Афратес влюбился в нее без памяти, как только увидел. Взял в свой гарем, а меньше чем через год она родила ему долгожданную наследницу престола. До тех пор у короля не было детей ни от одной из жен. — Он снова взглянул на Конана с едва заметным лукавством.

Но киммериец не заметил этого, слишком погруженный в свои мысли.

— Да, я помню, ей очень понравился ваш город, — сказал он. — Я же нашел его слишком сытым, даже, пожалуй, самодовольным — и быстро уехал, оставив Руфию здесь.

— Насколько я знаю, вы тогда оба бежали из Асгалуна, где бушевало восстание, верно? — Дойдя еще до одной витой лестницы, Каспиус начал спускаться вниз.

— Да, там было жарковато, — усмехнулся Конан. — Взбесившиеся подмастерья перерезали глотки половине асгалу некой знати и почти всем купцам. Деваться было некуда от пожаров и погромов, горел весь город.

Еще не зная, как вести себя с дворцовым лекарем, Конан умолчал о своей роли в этом восстании. Не стал он упоминать и о том, что кровопролитие произошло и по более весомой причине, — киммериец опасался, как бы власти не опознали в нем Амру, грозного пирата южных морей.

— Как бы там ни было, ваш друг Маздок, севший в результате этой заварушки на трон Асгалуна, оказался неплохим королем, — заметил Каспиус, и Конан понял, что лекарь знает большую часть того, о чем киммериец предпочел умолчать. — Наш король с тех пор состоит с ним в военном и торговом союзе.

Ну да, — подумал Конан, — и конечно же, по-прежнему вожделеет прекрасную супругу союзника. Интересно, знает ли этот лекарь, что однажды Маздок переспал-таки с будущей королевой Баалура?

Вслух же он проговорил:

— Я увез оттуда Руфию ради ее же собственой безопасности.

— И колдунья по имени Зерити больше не могла преследовать ее, — поддакнул Каспиус, — поскольку ревнивая ведьма умерла. Или не совсем умерла? — Дойдя до конца лестницы, лекарь свернул в новый коридор, открыл низкую дверь и жестом пригласил киммерийца войти. Конану пришлось нагнуть голову, чтобы не стукнуться о притолку.

— Послушай, приятель, — раздраженно сказал он, — еще с юных лет я раз и навсегда положил себе зарок: по возможности не иметь дело с колдунами, духами и призраками. Я никогда не видел эту ведьму прежде! Мы единственный раз встретились с ней в час ее смерти — или несмерти, раз уж ты так хорошо осведомлен о делах своей королевы. Я терпеть не могу всяких магов и колдунов, и если ты один из них…

Оглядевшись вокруг, варвар понял, что старик наверняка занимается чародейством. Каспиус привел его в холодную, полутемную, с низким потолком и лишенную окон комнату, сильно смахивающую на погреб. Здесь громоздились один на другой сундуки со свитками — старыми, пожелтевшими от времени, и совсем новыми, почти белыми. Несколько десятков книг лежало по углам, низкий дубовый стол был погребен под рукописями. В целом комната весьма походила на логово колдуна. Киммериец пожал плечами.

— Во всяком случае, если Зерити сжигают ее темные страсти и после смерти, то ревнует она не меня, — сказал он. — Ее сумасшедший муж, Ахиром, бывший король Асгалуна, всегда ее нежно любивший, обратил вдруг свой королевский взор на бедную Руфию, вовсе того не желавшую. Для него это безумство оказалось последним. Ну а если ведьма сумела как-то сохранить способность видеть этот мир и после смерти, она, конечно же, должна грызть свой саркофаг от злости, глядя, как ее соперница, став королевой, купается в роскоши, тогда как сама Зерити превратилась в прах.