Леонард Карпентер - Конан и осквернители праха

До Конана внезапно дошло, что невероятный звук издавали, распахиваясь, титанические врата пирамиды. Они медленно раскрывались наружу, страшно содрогаясь и скрежеща в высохших петлях. Бронзовые створки, понуждаемые незримой рукой, расходились все шире. Мертвенный свет, заливавший пустыню, не мог проникнуть во тьму, царившую за вратами. И вот наконец металл створок грянул в каменное обрамление, издав грохот и звон, разнесшийся на всю пустыню. И вновь стало тихо.

Все глаза были устремлены в непроглядно темный провал... И наконец оттуда гремящим строем вырвались боевые колесницы. Их влекли огненноглазые кони, ими правили суровые бритоголовые стигийские вельможи и воинствующие жрецы. Развевались потрепанные знамена некогда великой империи. Пышногривые кони, однако, казались живыми скелетами, заключенными в блестящие латы. Да и в неподвижных, заостренных лицах воинов на колесницах угадывалось нечто, говорившее о смерти. И тем не менее войско рвалось вперед с яростной энергией. Сверкали на солнце обитые металлом колеса, мелькали в бешеном вращении острые лезвия, установленные на ступицах...

А за колесницами выступали пешие армии – нескончаемые множества копейщиков с длинными, увенчанными крючьями пиками. Они шагали вперед с той же сверхчеловеческой живостью, что и вельможи на колесницах. Воинство казалось бесчисленным. Конан смотрел и смотрел, но конца процессии не было видно. Чернота ворот без устали извергала все новые орды всадников, копейщиков и стрелков...

Против кого же двигалась демоническая армия тьмы?.. Против безоружной толпы! Конан услышал подле себя возгласы испуганного удивления, присмотрелся и понял: несчастные противники, вернее, беспомощные жертвы стигийцев были, судя по одеяниям и головным уборам, шемитами! Кто-то пытался бежать от неминуемой расправы, но медленно, точно в дурном сне. Другие вытаскивали короткие мечи и пробовали дать отпор, но немногих храбрецов либо подминали безжалостно мчавшиеся колесницы, либо окружали всадники и пехота... Одним словом, сыны Шема терпели поражение. Конан видел, как один бородач, одетый богаче многих, размахивал церемониальной секирой, знаком власти сельского предводителя, и пытался организовать хоть какое-то сопротивление... Увы! Вращающиеся серпы стигийских колесниц мгновенно превратили его в кровавую пыль. Придворные, смотревшие из зала, встретили его гибель стонами и яростным криком.

– Смотрите, смотрите, о благородные! – возвысил голос Хораспес. Он отвернулся от волшебного окошка, за которым разворачивались сцены расправ одна страшнее другой. – Мой пророческий дар позволил вам до срока узреть День, Который Грядет, узреть возможное будущее, ибо увы нам! – всего вероятнее, что так оно и совершится в действительности... если только шемиты, одумавшись, вовремя не позаботятся о своей настоящей и особенно будущей жизни!

Он коротко взмахнул жезлом, и кошмар за волшебным окном начал блекнуть и меркнуть.

– Итак, я спрашиваю вас, о братья! В тот Великий День, когда небо зазвучит, словно огромный бронзовый гонг, в тот День, когда ничтожны и жалки окажутся усилия смертных, когда разверзнутся могилы, а великий Стикс потечет черным песком, – спрашиваю вас, о шемиты, сумеете ли в тот День выстоять против своих врагов? Ибо грядет великая битва, победитель которой навсегда завладеет всем миром!

Волшебное окно у него за спиной почти полностью померкло, распадаясь на отдельные мутные пятна. Эти пятна съеживались и на глазах у изумленного Конана вновь превращались в уже знакомые ему багровые письмена. И наконец остались прежние бесцветные камни, а надпись стекла по ним вниз, марая стену, точно расплавленный воск.

По мере того как слабело заклятие, породившее волшебные картины, в зале рос шум. Слышались возмущенные выкрики, царедворцы вскакивали на ноги и молотили по столам кулаками. Вновь зажглись лампы; многие, и мужчины и женщины, не скрывали слез, и все без исключения выглядели глубоко оскорбленными и жаждущими мести. Большинство смотрело на Хораспеса – кто умоляюще, кто гневно. Пророк открыл рот, словно собираясь продолжить свою речь, но внезапно передумал, обернулся в сторону тронного возвышения и простер руку к престолу.

Все взоры обратились на царя Ибнизаба...

Впервые с самого начала пиршества царь Ибнизаб приподнялся со своего позолоченного ложа. Ноги держали его не слишком устойчиво, и на всякий случай монарх опирался руками на спинку дивана. Царица снизу вверх смотрела на своего супруга и ободряюще придерживала его за руку. Двое стражников приблизились и встали за спиной у правителя, готовые подхватить полуголую тушу, начни она вдруг валиться. Но Ибнизаб, выказывая истинно царское пренебрежение такой мелочью, как законы тяготения, даже отнял одну руку от спинки дивана и ораторским жестом простер ее к слушателям.

– Да укрепятся духом наши верные подданные... То, что показал вам пророк, не станет судьбой великого города Абеддраха. Ибо мы всей душой воспринимаем его советы и поучения. Мы давно уже отбросили мелочную заботу о делах этого мира и полностью посвятили себя упрочению нашего положения в будущей жизни.

Знайте же, о подданные! Мы тоже созерцали видения, дарованные нам при посредстве таинственных трав. Мы видели грядущие чудеса и грядущую славу. О жители Абеддраха, ваш царь с нетерпением ждет их пришествия! Должно и вам приготовиться с радостью покинуть этот мир, чтобы пробудиться для вечной жизни. Воистину, Эллаэлю Великому ведомо, как ревностно мы готовимся ко Дню, Который Грядет!

Голос царя, и поначалу-то не особенно звучный, сделался вовсе писклявым и бесцветным из-за одышки. Он опустил простертую руку, обрюзглая голая грудь ходила ходуном. Вот он снова вытянул руку, хотя и не так высоко, как в первый раз.

– К тому времени, когда мы наконец будем готовы к переходу в Мир Иной, наше посмертное обиталище должно стать самым великолепным из памятников по сю сторону Великой Реки. Любые затраты для нас – ничто. Только сегодня мы распорядились о покупке сотни прекраснейших лошадей: они будут сохранены до дня нашего успения, дабы вместе с конюхами и запасами корма послужить нашим знатным воинам для войны и развлечений. Все прочее также готовится – казармы для войск, писцы и певцы для нашего сопровождения... вплоть до ловчих свор и псарей. В последующей жизни не должно случиться ни малейшей нужды, о которой мы не позаботились бы загодя. Таким образом, наше предвидение... наша предусмотрительность полна и надежна. Не беспокойтесь же, о подданные, о нашей судьбе...

Энтузиазм царственного оратора возрастал на глазах, но о его силах этого, увы, никак нельзя было сказать. Его голос быстро слабел, он начал грузно наваливаться на спинку дивана, и диван зашатался. Царица Нитокар поспешно встала и помогла супругу опуститься обратно на ложе. Ибнизаб вовсю продолжал говорить, но никто, кроме находившихся совсем рядом, его больше не слышал, да и жесты, которыми он сопровождал свою речь, видела лишь склонившаяся над ним Нитокар. Хораспес же снова взял слово и елейным голосом продолжил речь Ибнизаба: