Леонард Карпентер - Конан Великий

Конан хмуро покачал головой:

— Нет, Ясмела, для такого человека, в первую очередь, если он правитель, в моем сердце нет ни терпения, ни жалости. — Помолчав, он медленно стал повторять столь запавшие ему в душу слова: — Став королем, я понял одно: мир — это маленькая деревня, в которой живет горстка правителей. И негоже в таком маленьком поселении терпеть дурного, не внушающего тебе доверия соседа.

— А ты, значит, вознамерился стать правителем в этой деревне королей, — закончила за него Ясмела. — Это твои советники внушили тебе такую мысль?

— Ага, — честно ответил Конан. — Есть у меня один приятель — смешной такой парнишка Делвин. Так вот, он за то время, что мы знакомы, поведал мне обо мне же столько, сколько я за всю жизнь не слышал.

Ясмела понимающе кивнула:

— У многих правителей есть такие советчики. Но будь осторожен — принцу тоже есть кому посоветовать.

— Если бы я не знал тебя, твою благородную, не умеющую предавать душу, я бы подумал, что ты — одна из тех, кто шепчет на ухо Амиро.

— Ты прав, — как-то нерадостно согласилась Ясмела. — По мне, он слишком склонен ко лжи… И все же, если ты согласишься остаться здесь со мной на ночь, быть может, я сумею сказать тебе то, что изменит твое отношение к Амиро.

Помолчав, Ясмела тяжело вздохнула и вдруг перевела разговор на другое:

— Да и я уже не та, знаешь, Конан. Во-первых — внутренне, ибо я тебя обманывала. А во-вторых, внешне, Ибо я давно уже не такая, какой кажусь тебе. Конан моргнул и недоверчиво заметил:

— Только не пугай меня, девочка. Еще не хватало узнать, что я мило купался и занимался любовью с вонючим седобородым старикашкой-колдуном или жаждущим моей крови вампиром.

Даже в шутке Конан не смог до конца скрыть мелькнувшее в нем серьезное подозрение и некоторую долю страха.

— Увы, киммериец, на этот раз я говорю истинную правду. — Ясмела явно была не рада, что завела этот разговор. — Помнишь, мы сегодня говорили о том, что вокруг нас — реальность, а где стены Тарнхолда таят иллюзии? Так вот, я сама в какой-то мере — иллюзия Тарнхолда. Этот амулет, — ее рука коснулась висевшего на груди медальона, — несет на себе древнее заклинание. Ом сохраняет своему обладателю ложную внешнюю молодость. Да, Конан, без него — я, наверное, уже старуха. По крайней мере, я уже не буду столь желанной и волнующей для тебя.

Замолчав, Ясмела одной ладонью обхватила висевший па ее груди амулет, а второй закрыла глаза.

Она вздрогнула, услышав неожиданно бодрый и добродушный голос Конана, вставшего из-за стола, чтобы подойти к ней:

— Э-э, девочка, много ты понимаешь… С тех пор как мы не виделись, для тебя прошло не больше лет, чем для меня. И ты могла убедиться в том, что я вовсе не старая развалина. Пусть кто-нибудь скажет это — я тотчас же вызову его на поединок, с любым оружием или с кружками эля — на выбор. Впрочем, к женщинам это не относится. Им я предложу рассчитаться за оскорбление и убедиться в собственной неправоте несколько иным способом.

Мозолистая рука киммерийца ласково легла на мокрую от слез щеку Ясмелы, ответившей почти шепотом:

— Да, Конан, ты прав. Но ведь всем известно, что мужчина с годами только выигрывает и стареет достойно, а женщина куда раньше отцветает и оказывается ненужной, как прошлогодняя листва.

— Чушь! — как мог вежливо возразил Конан.

Затем он аккуратно взял Ясмелу на руки и отнес на балкон, где лучи заходящего солнца одели королеву в багряную мантию.

— Тебе не нужен этот амулет, Ясмела, — спокойно, но непоколебимо сказал Конан. — Отдай мне его.

Женщина вздрогнула; несколько мгновений в ней еще шла какая-то внутренняя борьба, а затем, еще раз бросив взгляд на киммерийца, она медленно сняла через голову цепочку и протянула ему амулет.

Золотой, украшенный темно-синими камнями-лепестками цветок перешел в ладонь Конана, почти утонув в ней. Сам же король Аквилонии стоял неподвижно, не отрывая взгляда от повернутого в полупрофиль такого знакомого лица давней возлюбленной и сегодняшней любовницы.

Медленно и незаметно в лице и теле Ясмелы стало что-то меняться. Ее грудь, напряженно и упруго стоявшая торчком, чуть опустилась, смягчившись, словно легла отдохнуть, приобретя при этом еще более величественную, не девичью, а женскую форму. Чуть проглядывавшая из-под кожи грудная кость словно исчезла, утонув в теле; сгладились переходы от ключиц к плечам и шее, которая, так и не обретя ни единой морщины, чуть окрепла и уже не казалась столь готовой переломиться. Далее плоский, как у мальчишки, живот Ясмелы изящно округлился, став животом взрослой, рожавшей женщины, как и ее раздавшиеся, набравшие мощь бедра.

Во всем облике Ясмелы девичья, чуть кукольная юность уступила место степенной, истинно королевской красоте зрелой женщины. Залитая последними алыми лучами заходящего солнца, она напомнила Конану жившую богиню, чьи изображения были рельефом выбиты на фронтонах храма Митры в Тарантии.

Лицо Ясмелы, нисколько не потеряв своей красоты и привлекательности, лишь стало намного выразительнее, чем прежде. Да, горе, печали и тревоги оставили мл нем свой след — в меланхолическом изгибе губ и мягкой сеточке у уголков глаз. Но и умение радоваться жизни, пришедшая с возрастом и опытом мудрость тоже наложили свою печать на прекрасное, словно ожившее лицо королевы.

Отчаяние, ожидание худшего и в то же время — надежда отразились на этом лице. Темные глаза жадно, с волнением вглядывались в глаза мужчины, ожидая прочесть в них свой приговор. Видимо, почувствовав что- то, Ясмела чуть распрямила плечи, подняла подбородок, уголки ее губ тронула легкая улыбка.

В ответ, сделав шаг ей навстречу, Конан протянул к ней руки со словами:

— Ну, королева, давай, иди же ко мне… Будь снова моей! И забудь о своей заколдованной побрякушке. Ты не нуждаешься в услугах колдовства.

Золотой цветок звонко ударился о мрамор и откатился от балкона в комнату, сверкнув огненной искрой в лучах за ходящего солнца.

Каждый вечер, когда уставший за день бог-Солнце уходит на отдых за море, как гласят легенды Южной Стигии, — он выпускает голодную черную пантеру — ночь, которая охраняет его земные владения. Большинство смертных в это время лишь съеживается от страха во сне, в то время как некоторые, в основном — воры и влюбленные, — осмеливаются воспользоваться тенью огромного черного зверя, чтобы достичь того, что им нужно.

По как бы ни подгоняла человека жадность или страсть, как бы ни подбадривали его ласки любимого или веселящее вино, — все равно к утру любители любви и менее возвышенных благ стремятся найти уютное и безопасное место, чтобы хоть на несколько часов, уже в предрассветных сумерках, забыться сном.