Леонард Карпентер - Конан Великий

Конан сурово спросил:

— Значит, это ты подослал своего демона, чтобы тот убил Ясмелу? Это ты соблазнил меня Амлунией и настроил против Амиро?

— Само собой — я, кто же еще?! — Великана распирало от удовольствия. — И бояться мне было нечего, ибо я знал, что когда придет время, когда власть над миром будет в твоих руках, известие о том, что в борьбе за нее ты убил собственного сына, уничтожит тебя, превратит в безвольную тряпку, старую развалину…

— Дьявол! Негодяй! — разъярился Конан. — Знай же, что доводилось мне расправляться с чудовищами и пострашнее тебя. Я не боюсь встретиться с тобой в поединке лицом к лицу, один на один!

— Ну что ж, неплохо, — оскалился Делвин. — Иди же сюда, маленький человечек. Я вскрою тебя, как устрицу, твоя печень пойдет мне на закуску. — Делвин сделал шаг вперед, не обращая внимания на окружающих его солдат: — А затем я заберу себе в качестве комнатной собачки твою жену и поведу твою армию дальше через горы — завоевывать мир.

Конан, кипя от гнева, уже занес меч, но вдруг остановился. Оглядев готовых броситься ему на помощь стражников, Просперо, Амиро, даже Публио, сжимающего в руке кинжал, он опустил оружие и сказал:

— Предатель или нет, но ты был моим другом. Я не хочу убивать тебя! Но, видит Митра, такое исчадие ада нельзя оставлять в живых.

Делвин взвыл, глядя в небо:

— Видит Митра — я и сам не хочу жить!

Он нагнулся, чтобы поднять с земли здоровенный камень. В кого великан хотел швырнуть свое последнее оружие, осталось неизвестным. По знаку Конана стражники бросились на Делвина со всех сторон с копьями наперевес.

Через несколько мгновений все было кончено. В несколько переломов и сильных ушибов у солдат обошлась аквилонской армии смерть королевского шута.

Когда чуть стихло волнение после происшедшего, Конан приказал своим солдатам вырыть могилу для огромного трупа Делвина и насыпать над ней каменную пирамиду. Сам же король и принц Амиро остались вдвоем на нейтральной территории разрушенного древнего храма. В обе армии, все еще находившиеся в ожидании скорой битвы, было передано, что командиры ведут переговоры необычайной важности. Группа кофийских офицеров и личная стража принца присоединились к аквилонцам, охранявшим территорию храма. Королева Зенобия приказала привести к развалинам остававшегося в аквилонском лагере маленького Конна.

Расправившись с общим ненавистным врагом, Конан и Амиро снова вспомнили взаимные обиды. Не меньшую важность для каждого из них имели и государственные дела, интересы своих империй. Обоих правителей окружили советники и генералы, разведя отца и сына подальше. Так они и стояли — разделенные пространством и людьми, недоверчиво глядя друг на друга.

Публио выдвинул предложение, в котором видел редкий по удаче дипломатический ход, сулящий величайшие выгоды стране.

— Ваше Величество, — говорил канцлер, — вы сейчас же можете установить династию, возглавить ее. Да что там, это фактически уже сделано! Публично признав Амиро своим сыном, вы можете требовать себе верховной королевской власти над обеими империями — Аквилонией и Кофом! А затем уже вы имеете право разделить обширное королевство между двумя вашими отпрысками, оставив за собой верховное правление, если будет на то ваша монаршая воля. Посудите сами: и Амиро окажется цел — я имею в виду фактическое сохранение им своей власти, — и вы продвинетесь к своей цели — покорению мира без лишней крови и ненужных войн. К тому же останутся не ослабленными и готовыми к противостоянию с другими королевствами армии обеих империй.

Глядя на беседующего со своими советниками кофийского принца, Конан покачал головой и вздохнул:

— Нет, Публио. Я не могу рисковать Конном, делая его невольным соперником Амиро, у которого будет немалое преимущество в возрасте, опыте дворцовых интриг и… в умении наносить предательские удары в спину. — Взглянув на Зенобию и отметив ее облегченный вздох, киммериец продолжил: — Да и как вы себе представляете, любезный канцлер, пылающего ко мне сыновней любовью Амиро, готового уступить мне формальную власть над его империей?

В голосе Конана слышалось скорее уважение к сыну, чем неудовольствие по поводу того, как сложно иметь с ним дело. Усмехнувшись, король положил руку на плечо канцлера:

— Нет, Публио, в таком странном союзе, боюсь, что верховная власть перешла бы не к одному из монархов, а к вам и вашей дипломатической братии. Вы так и будете держать нас на крючке, все время балансируя на грани гражданской войны.

— Каков же в таком случае ваш план, Повелитель? — По голосу старого придворного было не понять, обиделся ли он или принял шутку короля как должное. — Вы собираетесь выйти из войны? Признаете существующие границы?

— Я полагаюсь на создание союза, основанного на взаимном уважении. Моего — к сыну, и его — ко мне, — уверенно ответил Конан. — Ну, и, разумеется, на надежную оборону. Как гласит пословица: за хорошим набором — хороший сосед. — Наклонившись к Публио, Конан сказал ему, понизив голос: — Скорее всего, друг мой, наши границы будут вновь проведены по старым линиям. Немедия и Офир станут буфером, удерживающим горячего юнца на достаточном расстоянии от наших земель. — Король нахмурился и добавил: — Это большая цена. Но таков уж мой сын. Нам придется пойти на все это, если мы хотим от него того же самого.

Просперо, стоявший все это время рядом, удивленно улыбнулся и спросил:

— Не значит ли это, Конан, что ты распрощался со своей мечтой о мировом господстве?

В ответ Конан рассмеялся:

— На свете есть только одно препятствие, которое может помешать мне добиться своего. И Крому было угодно, чтобы именно оно встало на моем пути. Именно то, через что я переступить не могу.

Публио с сомнением покачал головой:

— Ваше Величество, неужели удовольствоваться весьма, скажем так, скромными победами совпадает с образом того, кто стремится стать богом при жизни?

— Богом?! — отшатнулся Конан. — Ну уж нет! Никаких богов, хватит! Насмотрелся я на таких, кто пытался причислить себя к святым, а уж если начать вспоминать о Ктантосе — нет уж, увольте. Видел я и настоящего бога, но мне до него — как до неба. — Махнув рукой в сторону Амиро, Конан усмехнулся: — И потом, если признавать меня божеством, значит, и этот принц получается по крайней мере полубогом… А вот уж в нем я ничего божественного не вижу.

Отвернувшись от Публио и Просперо, Конан подошел к Зенобии и крепко поцеловал ее. Затем, подняв на руки Конна, он сказал:

— Я хотел завоевать для тебя весь мир, сынок. Но, пожалуй, тебе стоит согласиться на ту его часть, которая действительно тебе нужна.