Леонард Карпентер - Конан изгнанник

— Подожди, королева! — возмущенно воскликнул Конан. — Что бы это ни означало по правилам ваших поединков, но по всем законам чести я невиновен. Я никому не причинил зла, я помогал защищать ваш город!

Повернувшись к седовласому монарху, Конан крикнул:

— Семиархос! Ты же сам признал мои заслуги перед Оджарой и признал меня гражданином, имеющим все права и находящимся под защитой вашего храма.

— От которого ты отречен, — отрезал король, — точно так же, как любой горожанин, нарушившим священные законы.

Семиархос не задержал своего взгляда на KКонане. Африандра тоже повернула залитое слезами лини другую сторону, чтобы даже случайно не увидеть киммерийца.

— Бросьте вы это! Почему безумие так заразительно? Занус — дурак, которому не жаль собственной жизни. А вы…

Конан повернулся, ища поддержки у своих друзей. Но ни Анакс, ни Бабета ни словом не поддержали его.

им его. Эти люди, сами парии респектабельного общества Оджары, в этот момент почувствовали себя едиными с остальными горожанами и отвернулись от Конана.

— Видит Кром, вы все лицемеры! Как можно… — В последней надежде Конан повернулся и посмотрел на стену, где сидели, свесив ноги, его приятели. Но даже они не рискнули посмотреть ему в глаза. Хотя Конану показалось, что он поймал робкий взгляд Иноса, тотчас же испуганно отвернувшегося.

— Ну что ж, так оно, наверное, и к лучшему, — громко и четко сказал киммериец. — В моем сердце не осталось любви к Оджаре! В любом случае я собирался скоро уехать отсюда. Если этот подаренный мне меч стоит хорошего верблюда, пары мешков для воды и немного продовольствия, тогда я немедленно уеду из этого города и не буду досаждать вам своим присутствием.

— Да будет так, — объявила королева Регула, глядя в небо поверх головы Конана. — Я обязую тебя, чужеземец, закончить все свои дела и покинуть наш город до заката под страхом смерти. С этого часа и впредь, именем Садиты, ты — вне закона!

Склоны гор Отчаяния ограничивали с одной стороны песчаную равнину, по которой двигался одинокий всадник. Ближе к нему, с другой стороны, выстроились неровной стеной багровые вершины хребта Крови Атталоса. На западе вгрызались в горячее голубое небо ледники Клыков Зафура. Они и вправду походили иа клыки чудовищного зверя, как их описывали Конану опытные пустынные кочевники-шемиты. Много зловещих легенд, связанных с этими горами, из поколения в поколение рассказывали у ночных костров в местных племенах. Скорее всего, карты этих мест еще никто не составлял, если не считать подробнейшего плана хранившегося в памяти проводников караванов и их вечных противников — охотников за караванами.

Зажатая между горами равнина пылала, как дно раскаленного пустого медного котла. Перед путешественниками, собиравшимися преодолеть пустыню, стоял тяжелый выбор: или обойти ее по краю, менее выжженному солнцем, совершая переходы от одного оазиса к другому, рискуя нарваться на разбойников или не найти очередного колодца, или же пойти напрямик — через самое пекло, экономя время. Конан, ехавший на отличном двугорбом туранском верблюде, выбрал более короткий путь.

Зная неприветливость этих мест и их редких обитателей, он не собирался забираться в глубь восточного Шема. Ему нужно было лишь выйти прямой дорогой к самым низким седловинам перевалов гор Отчаяния, ведущих через пограничные государства Кофа к караванным дорогам на Шадизар. Но тут везение подвело киммерийца: первый же оазис, который он рассчитывал и о котором хорошо отзывались погонщики, оказался мертвым. Почерневшие стволы пальм склонились над пересохшим, покрытым коркой соли озером, чье дно покрывали бесчисленные лунки и ямы, выкопанные добравшимся сюда путешественниками в тщетной надежде найти ушедшую воду.

К счастью, Конану еще не настолько не хватало живительной влаги, как многим побывавшим здесь до него, чьи иссохшие останки лежали повсюду полузасыпанные песком. Тут были и верблюды, зарезанные хозяевами ради последних капель алой жидкости, оставшихся в их сухих жилах. У многих человеческих трупов тоже были перерезаны горла в последней борьбе за глоток воды.

Конан даже обрадовался, что не встретил ни единой живой души. Иначе ему пришлось бы изрядно опустошить свой запас воды или же, наоборот, оказать последнюю милость обезумевшим страждущим. Киммериец не любил такого рода стычки — что-то нечестное, недостойное виделось ему в таком неравном бою. Отчасти поэтому он хотел дождаться в Оджаре каравана — с запасом моды и с грузом вина. Кроме того, в таком случае он мог претендовать на долю груза или плату за помощь в охране каравана.

Однако судьба нарушила эти планы. Конан был изгнан из Оджары, изгнан с позором, и это не давало ему покоя, заставляя вновь и вновь ломать голову, вспоминая и осмысливая происшедшее. Больше всего озадачил киммерийца поступок Зануса. Чтобы воин-жрец, победитель во многих боях, так запросто пошел на самоубийство — такого фанатизма Конан не ждал даже от обитателей этой забытой богами земли. Да и не вязался этот поступок с самовлюбленностью Зануса. Чем больше Конан размышлял над этим, тем больше убеждался, что дело было в Африандре.

Конечно, речь не шла о любви воина к принцессе. Этот ограниченный, самодовольный человек вряд ли был способен любить кого-либо, кроме себя. Скорее, дело заключалось в ускользавшей от него добыче: обещанной ему супруге и верховной власти.

Честолюбивый Занус уже давно мысленно примерял на себя королевскую корону и внутренне готов был принять монарший титул. Но, поняв, что Африандра никогда не подчинится ему, особенно после того, как он застал ее в объятиях Конана, что она никогда не откажется от свободы, дарованной ей по праву высокого рождения, — он решил раз и навсегда разрубить этот узел. Занус предвидел позор и унижение, предстоявшие ему, когда независимость его избранницы в политике да и в личной жизни станет известна горожанам.

Несмотря на многие годы поклонения богине женщине, а может быть, и именно поэтому, как полагал Копан, Занус никогда не смог бы заставить себя смириться с тем, что женщина будет стоять выше или хотя бы на равных с ним в земной жизни. При этом его болезненная гордость не позволила ему отказаться от дарованного судьбой шанса — стать верховным правителем. Это противоречие и загнало воина-жреца в глухой тупик.

Выход Занусу подсказало его жреческое происхождение и воспитание. Ритуальное самоубийство, не только с пониманием встречалось, но даже приветствовалось среди его предков-воинов. Променяв королевскую корону на звание добровольной жертвы и посмертное обожествление, воин-жрец спас свою честь и гордость, которые, несомненно, значили для него больше, чем жизнь.