Ольга Григорьева - Берсерк

Я кивнул. Это было хорошо. Мой глупый поступок пошел всем на пользу. Всем, кроме бедняги Эрика.

Отец понял.

– Его ненависть оказалась сильнее его разума, сказал он.

Рано или поздно таких слов заслуживали все берсерки. Нас считали оборотнями, полузверьми, и, когда кто-нибудь из нас падал на поле боя с пеной на губах и изрезанным телом, говорили именно так: «Его ненависть была сильнее разума…» Когда-нибудь так же скажут обо мне…

– Твоя рана серьезна, – вновь заговорил отец. – Ты должен очень долго лежать, а потом снова учиться сидеть и ходить. И…

Он замолчал, покосился на меня и строго закончил:

– И ты уже никогда не будешь прежним.

Я ждал этих слов. Обычно страшны именно те раны которые не сразу замечаешь. Те, что долго саднят, тянут кожу или постоянно ноют, беззлобны и легко излечимы, а вот те, что, затаившись, ждут движения, слова или жеста, а потом обрушиваются всей мощью боли и жара, – они по-настоящему опасны.

Я закрыл глаза. Воину нельзя плакать. Еще ничего не кончено…

Не помню, как мы добрались до Даниии и как я очутился на берегу в теплой и мягкой постели. Для меня уже не было разницы между жестким настилом корабля и уютным меховым ложем. Болезнь уходила неохотно. Она цепко держалась за мое тело и рвала грудь кашлем, а будущее казалось страшной черной ямой. Многие знакомые викинги приходили ко мне с бессмысленными утешениями.

– Не печалься, Хаки, – говорили они – Жизнь без боев и походов – тоже жизнь…

Однажды пришел и Хакон-ярл. Он качал головой и очень беспокоился о моем здоровье, а потом подарил мне своего раба Тюрка – невысокого худого мужичка из греков, с хищным, загнутым книзу носом и маленькими чситрыми глазами. Хакон сам привел Тюрка в нашу избу.

– Этот раб много лет верно служил мне, – подталкивая его к моей постели, сказал он. – Тюрк – умелый лекарь. Он знает травы лучше самих лесных карликов.

– Лесные карлики коварны… – пробурчал Орм. Хакон повернулся:

– Умение этого раба поднимет твоего сына, Орм. Я слышал, будто его храбрость убедила Серую Шкуру приехать в Данию, а подобное нельзя оставлять без награды. Я дарю Тюрка твоему сыну!

Такой чести удостаивались немногие. Хакон не слыл скупцом, но если дарил что-либо, то лишь за дело или с дальним умыслом. Ни мне, ни отцу не хотелось доверяться заботам странного раба с рыскающими по сторонам глазами, но попробуй возрази самому хитрому из ярлов!

– Ты слишком щедр, ярл, – сказал отец, а Тюрк как ни в чем не бывало направился к моей постели.

Хакон не солгал – раб разбирался в хворях. А еще был жаден. Так жаден, что, верно, сам продался бы в рабство, чтоб только подержать в руках вырученные за свою свободу блестящие монеты. Орм разгадал его страсть и щедро платил ему за лечение. Щедрость отца и знания раба спасли мою жизнь. Рана затянулась, и я начал вставать с постели, но каждое резкое движение вызывало кашель.

– Погоди, молодой хозяин, – шепелявил Тюрк. – Ты будешь силен и здоров, как олень в весеннюю пору, но для этого нужно время. Нельзя спешить…

– А если буду спешить? – из упрямства возражал я, и Тюрк неизменно сгибался в поклоне: – Тогда зверь затаится в твоем теле и однажды разорвет его в клочья.

Я верил рабу. Под белесым, вспоровшим мою спину шрамом затаилось нечто коварное. Оно выпускало когти Смелый раз, когда я пытался обрести прежнюю сноровку. «Бессилие – испытание воинского духа. Тело закаляется в битве, а дух в терпении бессилия», – когда-то давно частавлял меня старый Ульф, и я терпел. Терпел, когда Черзкий плюгавый раб помогал мне встать с постели, и моя рука впервые не удержала меч, и когда летом пришли вести из Хальса. Там, в Хальсе, на самом краю Датской державы появились корабли Серой Шкуры. Конунг норвежцев сдержал слово. Он приплыл с миром. По приказу Синезубого ему навстречу вышли восемь кораблей Золотого и наша «Акула». Перед ее отплытием мне удалось поговорить с отцом. Он отослал прочь Тюрка, отвел меня к большим валунам возле леса и, усевшись на покрытый мхом камень, сказал:

– Мы уходим с Золотым Харальдом в Хальс.

Я уже знал о прибытии конунга норвежцев, поэтому удивился:

– Ты позвал меня, чтоб рассказать об этом?

– Ты не понимаешь! – Отец раздосадованно шлепнул рукой по камню, и на мху остался след его большой ладони. – Я думал, что разгадал замысел Хакона, но ярл оказался хитрее. Теперь я уже ничего не понимаю…

– А Что тут понимать? – спросил я. – Еще перед походом в Норвегию я говорил тебе, что слышал в избе Синезубого. Все продолжается: мы уговорили Серую Шкуру приехать, теперь Золотой убьет его, а потом ярл получит свою часть Норвегии, а Золотой свою…

– Но почему Синезубый так просил меня пойти в Хальс?

– Может, он еще раз хочет убедиться в нашей верности?

Отец засмеялся. Тогда я в последний раз слышал его смех.

– Ты еще очень молод, Хаки, – трясясь от хохота, вымолвил он и неожиданно серьезно добавил: – Но что бы ни случилось, помни: не ссорься с норвежским ярлом,тогда станешь победителем!

А потом «Акула» ушла в море вместе с кораблями Золотого… Я долго стоял у берега и глядел, как они скрываются вдали, словно бегут по волнам к краю света, где карлики держат концы небесного покрывала.

– Пойдем, хозяин. – Ко мне подошел Тюрк. В голосе раба звучало необъяснимое торжество. – Пойдем, тебе стоит отдохнуть.

И я пошел в опустевшую избу. Там Тюрк напоил меня каким-то горьким лекарством и принялся разминать мне ноги. Он всегда так делал после наших коротких походов.

«Это разогревает кровь и изгоняет бессилие, хозяин», – объяснял раб. Но на сей раз его пальцы дрожали и соскальзывали. Я насторожился. Грек знал что-то, чего не знал я…

– Ты боишься, Тюрк? – спросил я. Он поднял голову и криво улыбнулся:

– Нет. С таким хозяином мне некого бояться. О да! Хакон подарил его, но все знали, что каждый вечер бывший раб бегает к ярлу и докладывает обо всем, что слышал и видел в нашем хирде. От него Хакон узнал о недавней ссоре Скола и Черного Трора. Ярл даже повторил те слова, что по горячности выпалил Трор. Скол и Черный помирились на другой же день, однако Хакон часто напоминал моему отцу об этом случае. «Зачем тебе, Белоголовый, чужие заботы, если в собственном хирде не можешь добиться мира?» – ехидно говорил он. Тюрк обмотал мои ступни шкурами:

– Вот так, хозяин…

– И все-таки почему ты так трясешься? – схватив его дрожащие руки, поинтересовался я. Грек втянул голову в плечи и сжался:

– Наверное, я просто замерз там, на берегу. Мне было так жаль провожать смелых воинов… Я привык к ним… Я очень опечален…

– Глупости!

Тюрк прикрыл глаза:

– Нет, хозяин, я говорю правду!

Я зло сплюнул и отвернулся. Проклятый раб! Хоть железом пытай, а ведь не скажет, что носит в своей жалкой грязной душонке! Хотя надо ли мне это знать?..