Дуглас Брайан - Демоны степей

— Чьего сердца? — осведомилась Аксум. — Моего? У меня его нет!

Тут на помост вытащили негра Медху, и девочка схватила Конана за руку.

— У тебя еще остались деньги? Купи мне этого черномазого! Он — отличный человек, очень добрый.

— И почитает тебя, как богиню, — добавил проницательный Конан. — Брось, красавица. Это просто негр. Ты найдешь себе в услужение дюжину таких. И все они будут почитать тебя, как богиню.

— Ну… — насупилась Аксум. — А если я тебя очень попрошу? Я могу нарисовать тебе…

— Знаю, красавицу, по которой я всю жизнь потом буду сохнуть. Этим ты меня не купишь.

— Ладно, — сказала девочка. — Ну просто купи мне этого негра, ладно? А я тебе расскажу, где прячу мои денежки. У меня почти сто золотых собрано.

— Вот змея! — восхитился Конан.

И негр перешел в собственность Аксум.

— Значит, я теперь ничья? — спрашивала Аксум всю дорогу до дома Эйке. — А куда ты меня ведешь? А кто ты такой? Зачем ты потратил столько денег, если тебе не нужен каллиграф?

Конан наконец остановился и закрыл ей рот ладонью.

— Ты невыносима, женщина! — сказал он, и Аксум покраснела от удовольствия, услышав это обращение. — Деньги, которые я отдал за тебя, — не мои. Точнее, не все мои. Я просто немного добавил из своих. Один человек попросил меня об этом одолжении. Поняла теперь?

Она поняла. И сказала, едва только киммериец освободил ее рот:

— Я его убью!

А Медха просто шел за ней следом, счастливый оттого, что судьба не разлучила его с Аксум.

Когда Тассилон и Элленхарда подъезжали к Хоарезму, их встретили рои мух. Гудение насекомых наполняло воздух, мухи садились на лица всадников, раздражали лошадей, которые непрерывно взмахивали хвостами и трясли гривами.

— Что за проклятье! — воскликнула Элленхарда и вдруг, приподнявшись над седлом, сказала своему спутнику: — Гляди!

Она вытянула руку, указывая вперед. Тассилон прищурился. Вдоль городских стен были выставлены отрубленные головы. Плоть уже успела разложиться, глазницы зияли пустотой, зубы скалились, кое-где с черепов свисали остатки волос.

— Здесь подавили мятеж, — заметил Тассилон. Он уже начал улавливать запах. — Совсем недавно.

— Ты умеешь читать? — жадно спросила Элленхарда. — Тут написано что-то…

Тассилон немного разбирал буквы. Они с гирканкой остановили коней, чтобы попытаться выяснить имена казненных, но этого не потребовалось: стражник с замотанным тряпкой лицом, охранявший отрубленные головы, глухо, как из бочки, заговорил с путниками:

— Хотите узнать, кого это здесь выставили, точно алмазы на продажу?

— Да, — отозвался Тассилон.

— Ватар… был начальником каллиграфической школы и шпионом… Арифин, называвший себя Светлейшим… обвиняется в убийстве принца Хейто и подготовке покушения на жизнь государя… Церинген… соучастник преступления Арифина…

— Бедный, — смеясь, молвила Элленхарда, — сперва ему отрезали одну часть тела, а затем — другую. Трудная судьба.

— Вы его знали? — удивился стражник и закашлялся под своим покрывалом. — Как вы можете тут стоять! Воняет же…

— Да, — сказал Тассилон кратко. А Элленхарда добавила:

— Как раз мы и отрезали бедняге то, чем он думал прежде, чем лишиться головы.

Озадачив стражника этим высказыванием, гирканка с гиканьем и визгом влетела в раскрытые городские ворота, предоставив своему спутнику уплачивать пошлину за двоих.

Если не считать отрубленных голов, никаких особенных перемен в Хоарезме не наблюдалось. По-прежнему бойко велась торговля в бесчисленных лавочках, у колодцев в тени навесов собирались женщины, чтобы посудачить, босоногие, едва прикрытые одеждой ребятишки бегали по улицам и лазали в сады. Детей в Хоарезме традиционно одевали очень плохо. Это делалось по двум соображением: во-первых, возможные похитители не сумеют угадать, какой ребенок из богатой семьи, а какой — из бедной; а во-вторых, дети до определенного возраста так портят и пачкают одежду, что лучше не тратить понапрасну деньги на наряды, судьба которых в любом случае будет очень печальна.

Знакомые ворота, выкрашенные синим с серебряными звездами, были заперты, но из сада слышались голоса. Тассилон решительно постучал. Элленхарда неподвижно сидела в седле, и лошадь под ней тоже застыла, как изваяние. А Тассилон спешился. Он вдруг ощутил странное волнение.

Дом сводного брата был местом, где Тассилону всегда будут рады. Тассилон просто не мог поверить в такое. Вдруг он обманывается, и его сейчас вежливо выставят вон хорошо обученные слуги с равнодушными глазами?

Тем не менее он ждал.

Ворота распахнул сам Эйке.

— Я тут подумал, Конан… — начал было он, явно ожидая увидеть за воротами кого-то другого. Кого-то, кто должен был прийти в этот час.

Заметив незнакомцев с лошадьми, Эйке заморгал на ярком свету. В первые мгновения он видел только белые покрывала на головах и конские гривы, пронизанные лучами полуденного солнца. Затем лицо Эйке расцвело в улыбке:

— Тассилон! Не может быть! И Элленхарда!

— Почему же не может быть? — вопросила Элленхарда, не покидая седла.

— Ох! Входите, входите же!.. — заговорил Эйке. — Скорее входите в дом!

Переглянувшись, странники последовали приглашению. Эйке суетился, кричал на слуг, требовал всего сразу — и питья для гостей, и угощения, и ванны, и благовонных масел, и новых одежд.

Когда Элленхарда удалилась, чтобы примерить какие-то шелковые наряды, которыми трясла перед ее лицом прислужница, Эйке схватил своего брата за руки.

— Ты действительно рад меня видеть? — спросил Тассилон. — Сдается мне, я вверг тебя в неприятности.

Все уже позади, — сказал Эйке. — Видел отрубленные головы?

— Их увидел бы даже слепой, столько там мух. Не говоря уж о запахе.

Эйке дернул углом рта.

— Не будем об этом. Я отправляю сейчас большой караван в Кхитай.

— Хочешь нанять меня в охранники? Эйке всплеснул руками:

— И в мыслях не было! Нет, оставайся у меня, сколько захочешь. Я никуда тебя не отпущу, если только ты не будешь настаивать. А твоя подруга… она… как?

— Понятия не имею, — вздохнул Тассилон. — У нее в голове сразу четыре ветра, как и подобает гирканке.

— Ясно, — сказал Эйке.

Разговор братьев был прерван появлением киммерийца, который занимался последними приготовлениями к отправке каравана. Конан вошел, явно намереваясь сообщить хозяину какие-то последние новости о закупках оружия и продовольствия, но замер, увидев сводного брата Эйке.

Тассилон медленно поднялся и тоже застыл, когда ледяные синие глаза киммерийца остановились на его темном лице. Мгновение спустя оба разом вскрикнули:

— Ты!..

Затем Конан прикусил губу. Этот человек, стремительно пронеслось в голове у киммерийца, явно дорог хозяину дома, так что избить его прямо здесь — не получится. А Тассилон явно смутился и опустил голову.