Дэн Ченслор - Разрушенное святилище

— Смерть курсаитам! — испытывая неподдельное желание возглавить этих юных патриотов, уже видя себя бегущим впереди с поднятым мечом и флагом Валлардии.

Захваченный этим чувством и в душе соглашаясь с Сатурном, он вспоминал собственное детство, когда отец, дед, старшие братья попеременно таскали его в горы, оставляя одного на крутых спусках, швыряли на середину ледяных озер, где от холода останавливалось дыхание, смеялись над его слезами и мольбами об отдыхе.

Не испытывая особой любви, он все же чувствовал к ним благодарность за то, что мог почти в любой ситуации постоять за себя.

Раздался чей-то душераздирающий крик, и Немедий, а за ним вся свита, поспешили к группе людей, которые топтались возле высоко установленного на подпорках бревна.

Обмазанное толстым слоем жира, оно служило для выработки равновесия. Ополченец должен был пройти по нему, не свалившись вниз, на уложенную гору колючего кустарника. Шипы его были настолько остры и тверды, что напоминали кинжал.

Ученик сорвался и упал так неловко, что колючка пронзила горло, и после первого страшного крика он только хрипел, вместе с остатками дыхания расставаясь со своей кровью. Алая влага билась тонкой струйкой и вытекала через рот булькающими пузырями.

Немедий не успел слова сказать, как баграми с острыми крючьями растащили наваленный кустарник, несколько человек подхватили пострадавшего и понесли на руках к травнику. Тот сидел на одном из камней почти у городских ворот, разложив возле себя мешочки со снадобьями и почти не выпуская из рук широкий свиток с заклинаниями. На небольшом костерке постоянно кипела вода.

Скарсон, заглянувший в лицо парнишке, когда его проносили мимо, заметил приятелю:

— Все, конец воину. Перед Немедием притворяются, что живой, сейчас колдун над ним поворожит для вида и тело сбросят в пропасть.

Так и случилось — травник, осмотрев ополченца, сперва отошел, однако, вспомнив наставление Сагурна, возвратился, делая вид, что заговаривает рану и прикладывает мази.

— Дожидается, пока мы отойдем, — пробормотал Вердиций, и как только они, спустившись ниже, скрылись за валунами, солдаты отволокли труп к месту обычного погребения ополченцев — краю короткой бездонной узкой щели.

Визалиуса раздражало бессмысленное хождение, однако он не смел выказать недовольство.

Сагурн тоже понимал бесполезность затеянной инспекции, но не мог ослушаться указаний самого Трибуна. Кроме того, он не желал наносить оскорбление Немедию, который ему все больше нравился. Старый воин понимал, советника явно заняли пустяками, чтобы не путался под ногами.

Сержант показал свою группу, атлеты-юноши с минимальной страховкой — тонкой веревкой, охватывающей талию и привязанной к дереву, прыгали через глубокий провал.

Все невольно залюбовались одним из них. Казалось, Дарий, разбегался медленно и лениво, настолько плавными были его движения, и неожиданно взлетел над краем пропасти, сверкая на солнце блестящим от пота смуглым телом.

Испугавшись, что он не достигнет противоположной стороны, Немедий охнул, но юноша сгруппировался в воздухе, как будто шагая по нему, и приземлился далеко от края. Так же блестяще выдержали испытания остальные участники группы Сагурна.

Советник Вердиций, желая показать заинтересованность порученным делом, осведомился, где отдыхают ополченцы, и был награжден удивленным и почти презрительным взглядом сержанта, ответившего коротко.

— Конечно здесь, на плато.

Тот повертел головой, отыскивая признаки казарм, по кроме недавно раскинутой и пока пустой палатки Терранда не увидел ничего, похожего на прибежище людей. Он снова вопросительно уставился на Сагурна, пояснившего:

— Как и положено воинам в походе, они ночуют возле костров, для которых сами и набирают топливо.

Сержант не стал вдаваться в подробности, объясняя, что редкие деревья на плато рубить запрещено и за дровами приходится снаряжать экспедицию в Нижний город, впрочем, как и за продовольствием. Наученные долгим опытом горожане сторожат припасы особенно строго с появлением в столице пришлых ополченцев — своих кормит семья.

Попавшегося на воровстве неизменно учат плетью, однако не нанося увечий — каждый помнит о собственных сыновьях, которые находятся в том же положении. Поэтому в большинстве случаев довольствуются куском хлеба и тонким, с палец длиной ломтиком вяленого мяса с солдатского стола.

Больше младшие советники вопросов не задавали, лишь толстяк Скарсон, содрогнувшийся от скудости продовольствия, пробормотал на ухо Вердицию.

— Их слишком много, разве всех прокормит казна или Нижний город, где живут самые бедняки.

Пожав плечами, тот ответил.

— Да это и не требуется, как не нужны нелепые учения. Ополченцы не предназначены для ведения боя, кроме немногих лучших. Они послужат массой, в которой должно захлебнуться войско курсаитов, а уж настоящие солдаты будут сражаться.

Конан несколько раз возвращался в широкий коридор, которым шел в ту ночь с незнакомцем, повторял весь путь и останавливался на том месте, где должна была быть дверь. Натертыe до блеска дубовые панели казались ровными, без единой трещинки или царапины. На всякий случай киммериец даже постучал по ним, но услышал характерный глухой звук. Тот ясно говорил, что там, за обшивкой, находится каменная стена и ничего более.

Слуги, спешащие по своим делам, не без удивления смотрели на чужеземца. Но тут же опускали глаза и шли мимо, будто бы ничего не замечая. Все знали, что киммериец — гость самого Трибуна, потому не стали ни о чем расспрашивать.

«Дворец прошит заклинаниями, как кожаный доспех клепками, — размышлял Конан, направляясь к террасе, расположенной на юго-западной стороне замка. — Теперь даже опытный маг не найдет следов этой двери».

Это уединенное место ему посоветовал Немедий. Здесь можно было отдохнуть от мелькания чужих лиц, пустых разговоров, притворства и людской глупости.

Киммериец легко сбежал по каменным ступеням. С трех сторон терраса была открыта ветрам и солнцу. Вдоль резной ограды, на треть ее высоты, стояли деревянные кадки, украшенные причудливой росписью.

Растения, посаженные руками рабынь, цвели здесь постоянно. Цветы распускались в разное время дня. Можно было часами сидеть и любоваться тем, как распускаются одни цветы и смеживают очи другие.

Конан опустился на дубовую лавку, прислонился к дворцовой стене, прогретой солнцем, и прикрыл глаза.

Он не мог объяснить почему, но вдруг на сердце затомилась тревога. Северянин почувствовал разлитую в воздухе угрозу, которая окутала его темным дымным облаком.