Дэн Ченслор - Разрушенное святилище

Сомнительная честь занять это место досталась Конану.

— Я отправил гонца к Фогарриду, чтобы позвать на представление и его, — заметил Трибун. — Тот вежливо отказался. Могу его понять. К несчастью, сам я не властен отклонить собственное приглашение…

— Вы знаете, с кем предстоит биться?

Советник Немедий явно нервничал.

Его пальцы были скованы в замок, и в то же время он беспрестанно потирал ладони, что производило весьма неприятное впечатление. Лицо молодого человека стало бледным, и эту белизну еще больше подчеркивала длинная багряная мантия.

Свет шандалов метался по стенам подземелья, вырывая из тьмы то каменную кладку, покрытую дрожащими каплями воды, то ржавые кандалы, прикрученные к потолку, то прочную железную решетку.

— Я не в первый раз на арене, — бросила Корделия.

Черты Немедия исказила гримаса. Казалось, кто-то схватил его за лицо, стремясь сорвать кожу, но отпустил в последний момент.

— Это слишком опасная забава, — возразил он. — Жестокая. Фогаррид не даром запретил ее, когда временно занимал пост Трибуна…

— Наверное, именно поэтому народ его и выгнал, — сказала девушка.

Немедий снова поморщился.

Он знал, что девушка права. Конечно, причина была не только в Арене, — но то, что новые власти ее закрыли, и правда вызвало большое недовольство.

Колизей Валлардии мог вмещать сто тысяч человек, — и его трибуны никогда не оставались пустыми. Вход сюда был бесплатным, и жители всех городских районов всегда с нетерпением ждали воскресения, чтобы насладиться небывалыми зрелищами. То сойдутся в смертельном бою гладиаторы, приехавшие из дальних стран, похвалиться своим искусством. То На Арену выпустят диких зверей — тигров, мантикор, львов, и они бьются друг с другом, вызывая ужас и восхищение зрителей.

А порой в Колизее проводили публичные казни — человека, обвиненного в государственной измене, приводили сюда без оружия и доспехов. И люди на трибунах заключали пари, сколько терций он продержится, пытаясь убежать от голодных гепардов или вивверны.

Сначала Фогаррид не хотел отменять представления. Он замыслил заменить их театром. Хотел, чтобы на Арене ставили лучшие комедии, привезенные из Аргоса, пафосные драмы из Коринфа или читали вслух стихи.

В первый раз люди пришли по привычке. Потом выяснилось — почти никто из них даже не догадывался, что гладиаторские бои отменили.

История о кофском короле, который бросил вызов богам, и под конец покончил с собой, показалась народу глупой, и лучшую театральную труппу, которая приехала из Коринфа по особому приглашению Фогаррида, забросали тухлыми яйцами, — которые зрители обычно брали с собой, чтобы угостить недостаточно храбрых или просто не понравившихся им бойцов.

Отшельник пришел в ужас — он понимал, что после такого приема вряд ли в Валлардию приедут известные актеры и поэты. Однако v вскоре выяснилось, что его ждут более серьезнее проблемы. На второе представление почти никто не пришел, и Колизей решили закрыть.

Этот шаг тоже оказался ошибкой. Люди приходили к его воротам, кричали: «Верните Арену!», а потом к этим лозунгам прибавился и новый — «Долой Фогаррида!»

Многие шептали, что толпу подстрекали люди, посланные врагами отшельника. Прежние аристократы, потерявшие власть после смерти Димитриса, снова хотели обрести ее, — а новые народные лидеры, которым не досталось места у трона, внезапно стали союзниками тех, кого раньше так ненавидели.

Впрочем, надо быть справедливым — никакие козни врагов не смогли бы повредить Фогарриду, если бы простые люди поддерживали его. К несчастью, тем, кто привык жить при королевской власти, воздух свободы отчего-то не понравился. Они и правда тосковали по сильному лидеру, которого можно уважать не потому, что он благороден и думает о своих подданных, — а за то, что внушает им страх.

Уродство, которым был отмечен от рождения Ортегиан, сыграло ему на руку. В глазах толпы, он стал зловещим демоном, а именно такому она и хотела поклоняться.

Примерно об этом думал Немедий, когда вместе с Корделией они спускались по узкой винтовой лестнице, что вела в нижние ярусы Колизея. Здесь держали самых опасных заключенных, которые сражались па Арене не ради денег и славы, а лишь за право прожить еще один день. Тут же томились в клетках дикие звери, — такие же пленники.

Люди шептались, будто в потайных комнатах есть и камеры пыток, но уж это было неправдой — короли Валлардии слишком обленились, чтобы так часто ходить в Колизей по каждому пустяку, и застенки устроили в подвалах собственного Дворца.

Полы багряной мантии скользили по грязному, заляпанному лужами крови и нечистот полу, но Немедий не замечал этого, — хорошо зная, что на следующий день камердинер принесет ему девственно чистую одежду, сбрызнутую лучшими духами из Шема.

Двое стражников сопровождали их, — человек, оказавшийся здесь впервые, мог легко заблудиться в подземных ярусах Колизея. Оба солдата шли впереди, и свет факелов в их мускулистых руках почти не касался сановника и Корделии.

Тем приходилось идти почти в потемках.

Гладиаторы, которые готовятся к выходу на арену, не носят светильники, — толпа не простит, если их любимец не сможет предстать перед ними лишь потому, что случайно обжег руку горячим маслом. Воины должны умирать только на глазах зрителей, — иначе получится, что человеческая жизнь ничего не стоит.

Немедий, как королевский советник, также не мог опуститься до столь низменной работы.

Споткнувшись в очередной раз, девушка спросила:

— Почему один из них не пойдет сзади?

Этот простой вопрос заставил Немедия сжаться, словно он был забитым ребенком, услышавшим грозный окрик отца. Лицо советника побледнело еще сильнее, и стало казаться, что оно само источает свет — таким оно было белым. Понизив голос, он произнес едва слышно:

— Здесь это не принято. Стражники идут за спиной только у тех, кто приговорен к смерти.

— Я слышал, твоя подруга будет выступать сегодня? — спросил Трибун. В его голосе звучало неподдельное изумление.

Маленького роста, уродливый, лишенный физической силы, — он не мог понять пьянящую радость битвы, которая заставляла выходить на арену гладиаторов. Ортегиан знал, что многие из бойцов осуждены на казнь или каторгу, и потому сами выбрали Арену. Этот шаг дарил им почести, удобные покои (впрочем, из которых нельзя было выйти, иначе как в сад или залу для тренировок), лучшую еду и роскошных женщин.

Но что толкало других — свободных, радостных, полных сил? Для чего они раз за разом рискуют жизнью, хотя каждый день на их глазах из Колизея уносят их товарищей, которым изменила удача? Трибун решительно не мог этого понять, а Конан, в свою очередь, не смог бы ему объяснить.