Сергей Гомонов - Тень Уробороса (Лицедеи)

Леана помедлила и улыбнулась:

— Ну что ж, придется мне вспомнить спортивные навыки, привитые еще в Академии. Никогда не была звездой рукопашного боя, но предполагаю, что наподдать обнаглевшему попрошайке сумею и без помощи полицейского. А что до коррупционеров — так где их нет? Вот у нас — полно…

Тут она закусила губу.

— У вас? Что, эта зараза доползла и до Даниилограда?

Колумбянка задумчиво посмотрела в сторону приближающихся шпилей на маковках старых обшарпанных построек. Здесь и скрывалась Лаборатория, где работал Палладас и где отныне предстояло работать самой Леане.

— Да… Зараза — доползла… — медленно проговорила она. — И мало ли куда она еще доползет…

Эсеф, спустя три дня после прибытия Александры Коваль

Над белым особняком — резиденцией эсефовского посла Антареса — развернула свои лучи разноцветная голографическая звезда, и в поместье стало светло, как днем. Гости услужливо зааплодировали, стараясь попасться на глаза хозяину и расползтись при этом в сладчайшей улыбке. Но Антарес с выходом не торопился…

— …Оставь меня, Максимилиан! — простонали из-за двери спальни.

Посол снова постучал:

— Сэндэл, или ты сейчас выйдешь, или…

— Макси, я очень плохо себя чувствую.

— Неудивительно. Видимо, прошлой ночью, судя по отметинам, тебе было очень весело, дорогая! — съязвил Антарес.

Как раз в это время Сэндэл с тревогой разглядывала красноватые пятнышки, проступившие на ее шее. Супруг мог говорить что угодно, однако никакого «веселья» ни в одну из предыдущих ночей у нее не было. После гибели Эла, случившейся из-за ее предательского слабоволия, писательница вообще не могла смотреть на мужчин, не говоря уже о собственном муже.

Ей кажется, или глаза у женщины из отражения действительно покраснели, стали водянистыми и больными? Сэндэл чувствовала себя отвратительно. Какая-нибудь тропическая лихорадка? Эпидемиологи Эсефа время от времени предупреждают жителей страны о неблагополучном сезоне, когда пэсарты бесятся, выбрасывая в воздух вещества, что заражают мух. А уж эти вездесущие твари разносят лихорадку по всей планете.

— Сэндэл! Я не намерен повторять! — грозно подытожил Антарес. — У тебя минута, чтобы выйти!

Сэндэл вскочила, напугав мартышку. Примат защелкал и вскарабкался на занавес. Проклиная свою жизнь, жена посла вылетела в коридор. Антарес выглядел не лучше нее. Вокруг его маленьких обезьяньих глазок скучились тени, щеки ввалились, а залысины стали еще заметнее.

Рассмотрев Сэндэл, дипломат сделал вывод, что она не лгала насчет своего состояния. Это заставило его несколько смягчиться и, когда брал жену под руку, заметить примирительным тоном:

— Я тоже чувствую себя не лучшим образом, но это не дает мне права расслабляться, особенно сегодня, ведь…

Договорить он не успел: из-за поворота, ведущего на половину гостей, вывернула Александра Коваль. Вот уж кто был бодр и полон энергии!

— А-а-а! Вот вы где! — ощерилась бывшая лейтенант. — Вас заждались!

Сэндэл покачнулась. Ее обдало холодом, и мгновенно все тело зашлось дрожью.

— Макси, позвони доктору, — шепнула она. — По-моему, это лихорадка и, по-моему, у меня жар…

Антарес вспомнил пятнышки у себя на шее, сейчас прикрытые высоким воротником камзола, но постарался опять объяснить их появление следствием стараний любовницы, с которой провел ночь накануне, устав от бесконечных «головных болей» Сэндэл.

— После, дорогая, после. Сейчас нам нужно выйти к гостям, — в глазах у него темнело, но посол крепился.

— Я не думаю, что Эмма уже приехала, а если даже это и так, то мне там быть необязательно. Я не из тех, кого она обрадуется увидеть, дорогой… — пользуясь грохотом музыки, шептала Сэндэл на ухо мужу, и хотя Коваль шла за ними всего на два шага позади, она не могла услышать разговора хозяев.

— Это не обсуждается, Сэндэл, — отрезал Антарес.

Писательница поджала сухие вспухшие губы. Казалось, каждый миллиметр ее кожи болел и горел.

И уж, конечно, ни Антарес, ни его жена, ни их гости понятия не имели об армаде странного вида катеров, подходивших в тот момент к орбите синего Эсефа с его ночной стороны. Если бы кто-то провел мысленную линию вверх от крыши резиденции посла на высоту двухсот тысяч километров, то эта линия уперлась бы точно в борт головного катера загадочной армады…

Однако в поместье Антареса на Северном взморье царило праздничное оживление. Город Орвилл отмечал свой триста восьмой день рождения, и по этому случаю в столице устраивались веселые гуляния с фейерверками и голографическими скай-трансляциями [39] «голографическими скай-трансляциями» — (или, иначе — «небесными представлениями») проекция изображений на небо. .

Экипажи катеров армады наблюдали разноцветные вспышки над довольно большим безоблачным участком суши. Именно там простирался Орвилл. И, задрав голову в небо, люди снизу видели голограммы, но не могли видеть того, что скрывалось в черном небе за пестротой изображений.

Тем не менее, несмотря на все домыслы Сэндэл, Эмма Даун-Лаунгвальд уже приехала. Даже больше: когда посол с женой выходили на крыльцо своего дома, глава «Подсолнуха» ступила на подъездную дорожку, покинув привезший ее автомобиль.

Катер, доставивший ее к Эсефу, был только что захвачен таинственной армадой и сообщиться с Эммой не успел. Даун-Лаунгвальд услышала лишь временные помехи, а потом Деггенштайн передал, что все в порядке и что команда ждет ее распоряжений.

Горничная, катившая мимо Сэндэл и Антареса тележку с прохладительными напитками, внезапно споткнулась и ничком упала на заполненные фужеры. Гости ахнули. Красное вино брызнуло на белый хлопковый костюм Сэндэл. Писательница запоздало отскочила, пытаясь стряхнуть с юбки и рукавов безобразно громадные пятна. Одно из них растекалось на подоле тавром в форме бычьей головы, пугая своей четкостью и точностью. А горничная так и осталась лежать на медленно катившейся тележке, лишь люди расступались перед нею, уступая дорогу и опасаясь производить какие-то действия без позволения Антареса. Объективы стереокамер специально приглашенных корреспондентов метались, торопливо фиксируя события.

— Да снимите же ее! — громогласно приказала Эмма, и тогда гости засуетились, подобрали служанку, перевернули вверх лицом.

«Синт» смотрела в небо пустыми стеклянными глазами. Из рассеченной губы еще катилась темная кровь, а на шее страшным ожерельем пламенели вздувшиеся алые бубоны.

— Господи Всевышний! — прошептала Сэндэл, сжимая горло судорожными пальцами. «Господи Всевышний» — так иногда называл Великого Конструктора этот несчастный юноша-фаустянин… — Что это такое?!