Олег Верещагин: - Путь домой. Книга вторая

Потом руке стало тяжело, её невольно повело в сторону, и Саня рухнул на песок сбоку от меня. Его рука ударила меня по колену, голова чуть повернулась, и он смотрел мимо меня задумчиво и печально. С улыбкой.

Я посмотрел в сторону металлического лязга — это Сергей выхватил палаш. Но Сморч, всё это время, оказывается, бежавший ко мне, вдруг остановился и опустил топор — верхняя часть полотна бессильно уткнулась в песок. Догнавший его Вадим положил на плечо Сморча ладонь.

Щусь, подойдя, долго смотрел на тело Сани. Потому рухнул на колени и, ломаясь в поясе, упал ничком на грудь убитого. Плечи мальчишки затряслись от рыданий, он стонал сквозь зубы и обеими руками гладил волосы мертвеца. Смотреть на это было противно и… страшно. Жалости во мне не было.

Я поднялся с песка. Отдал дагу Сергею, который наклонился посмотреть, что у меня с боком — но я его отпихнул. А в следующий миг Щусь с каким-то утробным хрипом прыгнул на меня, выхватывая кинжал.

Но в последний миг — задержал удар. Может быть, потому что я не двинулся с места, не попытался защититься, не отвёл взгляд. Только выпрямился и сказал в искажённое бешенством лицо:

— Бей. Только сразу насмерть.

Щусь рыдал. Беззвучно теперь, захлёбываясь слезами. Его рука с кинжалом дёргалась, словно он мысленно колол меня снова и снова.

— Прости, — сказал я, покачав головой. Щусь заглянул мне в глаза. Быстро оглянулся на труп Сани. Искривил губы.

И с размаху вогнал кинжал под рёбра слева.

Себе в грудь.

Александр Городницкий

…— Последний год он словно с ума сошёл. Одного за другим убил троих наших ребят, которые отказались грабить. Однажды приказал утопить пленных — парня и девчонку, связать спина к спине и утопить.

Сморч замолчал и, свесив руки между колен, вперил взгляд в море. Лицо у него было печальным и сосредоточенным.

— Что ты будешь делать? — спросил Вадим. Сморч промолчал, и Вадим продолжал: — Оставайся с нами… Игорь.

Вот теперь Сморч покачал головой:

— Нет… Понимаешь… он и раньше был моим лучшим другом… а за эти годы… когда только палуба и чужие берега… нет.

— Он хотел убить Олега, — заметил Сергей.

Подошедшие люди Сани уже укладывали тела Сани и Щуся на импровизированные носилки. Один из них хотел бросить мой палаш, извлечённый из трупа, к моим ногам, но, помедлив, протянул рукоятью вперёд. Я взял. Лезвие уже очистили от крови.

— Знаю, видел, — кивнул Сморч. На меня он не смотрел. — Не, Вадим, я не останусь. Я поведу корабль в море.

— Продолжать дело Сани? — кривовато усмехнулся Вадим.

— Нет, — Сморч покачал головой. — Попытаться кое-что исправить. Я знаю, — он вдруг улыбнулся, — вообще-то меня считают туповатым, это, кстати, правда… но кое-что я понимаю.

— А те, на корабле, они захотят? — уточнил Вадим. Сморч поднял бровь:

— Там разные ребята… А кто не захочет… — он погладил рукоять топора.

— Значит, не останешься? — повторил Вадим.

— Нет, — Сморч встал. — Может быть, когда-нибудь мы встретимся…

— Ладно, — Вадим посмотрел в сторону, потом подал Сморчу руку. — Бывай.

— Угу, — вместо рукопожатия Сморч крепко обнял его, и Вадим ответил. Сергей, помедлив, пожал руку, спросил:

— Передать привет остальным?

— Конечно, — Сморч повернулся ко мне.

— Слушай, — сказал я, — ты, может, встретишь где-нибудь наших — Наташку Мигачёву там, Крючкову Наташку, — я с извинением покосился на Вадима — он смотрел в море, — или Арниса — он плавает со скандинавами… Вот им передавай привет.

— Хорошо, — кивнул Сморч и, круто повернувшись, пошёл в прибой к кораблю. Так и не подав мне руки, не попрощавшись…

…Мы долго смотрели вслед кораблю. Потом тучи вдруг разорвались, и тонкий луч солнца упал на корму, где серебряной искрой что-то сверкнуло.

Но уже не понять было, кто стоял там, на корме — и салютовал нам клинком на прощанье.

Впрочем — это мог быть лишь Сморч.

— У тебя сейчас не очень получается, — Таня погладила меня по щеке, по плечу и сочувственно добавила: — Давай просто полежим.

— Давай, — я со вздохом откинулся на вересковую подстилку. — Извини, Тань.

— Ничего, — хмуро-понимающе ответила она.

«А-ах-х-хш-ш… а-ах-х-хш-ш…» — хрипло вздыхало неподалёку море. Пронзительно свистел где-то меж камней сырой ветер, но в гроте, где мы лежали, было тихо и даже тепло. Танюшкины пальцы, блуждавшие по моей груди, запнулись о два параллельных шрама, шедших от ключицы, стали очень-очень нежными, и Танька выдохнула:

— Этот тот медведь, да?

— Да, — отозвался я задумчиво. — Мои первые раны… Я ещё терял сознание, когда Олька их шила… А ты плакала…

— А вот от этой ты едва не умер… — она осторожно притронулась выпуклому шраму на левом боку. — А где те… которые на тропинке на Кавказе?…

— Там, — буркнул я, — на берде, справа… на левой руке, под локтем. И ещё — слева под рёбрами. Самая опасная была.

Пальцы Танюшки легко коснулись шрамов — там… там… там… Я замер, переживая эти прикосновения, как наслаждение.

— А что у тебя сзади? — вдруг спросила она. — Ниже спины, я давно хотела спросить — рубцы…

Я резко сел, обхватив колени руками и уставился взглядом в море. Свежая рана на рёбрах вспыхнула болезненной огненной полосой. Танюшка, тревожно глядя на меня, поднялась на локте. Помолчала и тихо спросила:

— Это… там, да?

— Да, — ответил я, не поворачиваясь. — Это от палки. Тот, кто называл меня своим рабом, бил меня палкой. Как плохой хозяин бьёт собаку.

— Бедный ты мой… — руки Танюшки обвили меня за шею сзади, щека легла на плечо. — Как же ты вытерпел…

— Не в боли дело… — начал я, но Танюшка меня перебила немного удивлённо:

— Но я и не о боли…

Я повернул к ней голову и увидел в её глазах понимание.

— Спасибо, Тань, — выдохнул я.

— Почитай мне стихи, — попросила она. Я положил свою ладонь на её сцепленные у меня на груди руки…

— Слушай. Это Игоря стихи.