Дмитрий Володихин - Золотое солнце

За Руфа был сам Руф, Гай Манлий и я.

Каска подвел итог:

— Двинемся на врага немедля. А для верности я вышлю вперед конную разведку.

Я голову подымаю: вот, дело. А он поглядывает на меня с прищуром: мол, знаем, отличиться желаешь, да не выйдет, пускай более достойные заслужат отличие. Ну, точно, дает задание отправить офицера из столичных всадников и с ним еще десяток солдат. Ладно.

Чума! Я, Малабарка Габбал из Черных Крыс, бывший абордажный мастер стаи — здесь не главный. Мне надо заслужить достойную жизнь для себя и Ланин. Мне надо быть кем-то, хотя бы и не волком, а цепным псом. Я умею подчиняться не хуже, чем отдавать приказы. Но отчего мои пальцы, бездна и вертел, так хотят сжать чье-нибудь горло?

Когда Крысы брали корабли и города, подчиняясь движениям моей руки, хорошо, очень хорошо, если никто не думал обо мне так, как думаю я теперь о Каске и о Гае Маркиане!

Когда мы вышли из палатки, я спросил у Одноглазого:

— Почему Каска согласился с этим дураком?

— Дерьмо собачье! Потому, что пропретора и наместника Средней Аннонии зовут Гней Элий Каска.

— Брат?

— Угу.

От Регула Каструма до того поля, где претор Каска решил лечь бревном у гарбалов на пути, четыре дневных перехода. Или три, если бы 4-й лабийский гали вел я.

Луций Элий Каска выбрал это поле потому, что оно загораживает сразу две дороги. А еще потому, что всадник со своими людьми явился из разведки и доложил: проклятые варвары на носу, а больше выяснить ничего невозможно: всюду их дозоры, едва, мол, ноги унес. Тоже, окунь пучеглазый, хорош. Была бы сила, да мама на горшок носила. А еще мне Носатый сказал, Аххаш: поле оч-чень хорошее, за спиной лес, есть куда убежать, когда побьют. А я ему говорю: точно, оч-чень-оч-чень хорошее поле, перед носом у нас болото и добрая половина правого фланга им от гарбалов закрыта. На болоте две гати, и наша стража на гатях не стоит. За болотом чащоба, а в ней «проклятые варвары», снасть камбалья, и нам не видно, сколько их, где они там, зато им отлично видно, сколько уродов я повешу утром за трусость. Что, говорит, за трусость? Да он, мол, он, да он... Вот и заткнись, говорю. Что ты — это ты, я знаю. А болтать нечего, не порть людям кураж, и так его на чуть. Заткнулся.

Претор велел поставить лагерь. Грядки выкопали, канавы тоже нарыли, посреди грядок заборчик пристроили. Я у Руфа спросил: зачем? Он говорит, мол, по уставам положено — становиться в поле за рвом, валом и частоколом... ...пока он не заорал, что прибьет меня, я никак не мог остановиться. Все хохотал, чуть наизнанку не вывернулся.

Часовых Каска выставил, хорошо. Но и здесь без деревян- ности не обошлось. Стоят его часовые реденько, друг друга не видят, между ними проползти нетрудно... Опять, видно, из-за устава их претор сна лишил, а не из-за гарбалов. А ведь раньше, наверное, иначе выходило. Уставы, Аххаш, навыдумывали для самых слабых, нерадивых и тупых, — вроде подсказки. А теперь смысл потерялся, сути не помнят, не думают, Аххаш, о сути, стаю свою не жалеют, как надо бы жалеть. Уже и подсказки не помогают. Почему все? Да больно велик их гали, родни мало, совсем почти нет родни, а о чужих не так заботятся. И надежда на чужих, крабья стать, не та. Грустно мне стало. Прежде я смеялся над ними, а теперь вижу: что тут смеяться? Нет, смеяться тут ни к чему. Недостойно. Как над безумными или обеспамятевшими... Предки у имперцев, точно, толковые были люди. По многому видно. Умели дела устроить, еще на их старом устройстве многое, Аххаш, держится. Да где они теперь?

Позвал к себе четверых своих командиров. Говорю:

— Я по-имперски худо пишу. Тиберий, ты напишешь кое-что у меня с голоса.

Он принадлежности разложил, ждет. Я коротко им сказал, как и что, смотрю, глаза вылупили. Все, конечно, кроме Лакоша. Пангдамец взвился:

— А почему бы не мне?

— Я так велю.

Молчат. Я повторяю коротко, довожу их, свиней, до ясного понимания:

— Будете слушаться Тиберия, как меня. Иначе претор вас казнит, у Тиберия — мой приказ. Ну да вряд ли он понадобится. Я прогуляться, дерьмо рыбье, иду, а не потроха свои в болото вываливать. Ждите до рассвета. Потом он будет у вас командиром. Но не раньше.

Смотрю, у Носатого в зрачках такое дерьмо посверкивает, хоть сразу шею сворачивай. Пангдамец сопит. Говорю:

— Лакош, дай мне двух твоих. С ними на ту сторону лазить сподручнее. И еще четверо за Тиберием приглядят. Чтобы худа не вышло, пока я не вернусь или пока претор о моем приказе не узнает.

Лакош кивнул.

...Много всего интересного в ту ночь было. Мы полезли тихо-тихо, даже не по гати, а рядышком, по кочкам, по мху. И водой плескать не надо бы, и на виду быть, в смысле на самой гати, упаси Нергаш... шел бы он в бездну. Хотя Нергаш вроде и так там... Разок мимо нас проползли гарбальские лазутчики, четверо. Пропустил их. У нас свое дело. Другой раз гарбальский часовой в двух шагах от меня стоял, однако дремал он, а потому жить остался. Ладно. На обратном пути попался нам часовой повнимательнее, даже успел рот разинуть, но и все...

Вернулись мы за стражу с лишком до рассвета. Все в болотной тине аж по самые брови. Чуть свои нас не прикончили — я в дозор поставил маг’гьяр, так те собственных сородичей признали не сразу. По лагерю тревога, все при оружии.

Переоделся я, пошел к претору. Не спит Каска, переполох у него. Я ему рассказал: так, мол, и так, насчет десяти тысяч не знаю, но семь — точно есть, а может, и все восемь. Стоят они, потроха карасьи, нет, это не еда такая у нашего народа, это я для звонкости в речь добавляю, так вот, стоят они за самыми гатями. Конных, может быть, половина или больше, трудно понять, в такую темень сапог-то своих не разглядишь... Я? Без приказа? Нет, конечно, лучших бойцов отправлял, подданных императора. Настоящие герои! Храбрецы. Претор мне рассказан: у них тут прямо на линии частокола трех часовых зарезали. Невесть как. И только четвертый перед гибелью своей сумел шумнуть...

Что ему ответить, Аххаш? Я говорю:

— Хорошая работа.

...Они долго не начинали. Уже солнце перевалило зенит, и тени потянулись к вечеру, а боя все не было. Галиары с утра стояли в строю, жарились, что твоя свинина на сковороде. Когда трое или четверо рухнули, не выходя из шеренги, в нагрудниках, щит уронив, Луций Элий Каска велел каждому центуриону назначить по два водоноса. Пусть, мол, таскают мехи с водой по очереди. Птицы над полем цвиркают, река пеной играет, галиары мрут стоя. Гляжу, Руф велел своему манипулу сесть на землю. Рядом сели еще два манипула. Каска, вижу, поскакал туда, руками машет. Один манипул поднялся, Аххаш, вот дерьмо, второй... Одноглазый своим встать не позволил, хорош, хорош, пес зубастый! Хоть бы ему галиад, хоть бы не галиад, плевать. Хых.

Мои давно спешились, кто стоит, кто сидит, коня привязав. Но я для Каски — меньше, чем никто. А наемники мои — меньше, чем я. Он к нам не поехал. Ладно.