Сергей Малицкий - Очертание тьмы

– Последний городской колдун, – объяснил Юайс и повернулся к замершим в отдалении стражникам. – Друзья мои, вам придется подождать здесь какое-то время. Надеюсь, вы не будете скучать?

– Надеюсь, что будете! – показала язык раздосадованным стражникам Гаота.

Дворик дома был сплошь устлан сухими листьями. Над желто-красным ковром «трудились» два клена, которые росли справа и слева от крыльца. Листья хрустели под ногами.

– Мечтаю о таком… – прошептал Юайс, подходя к ступеням. – Стану старичком – поселюсь в таком доме и буду жить себе… Конечно, хотелось бы, чтобы море плескалось где-нибудь поблизости, но… тихо.

Защитник замер, потом шагнул к висящему у двери шнуру и потянул за него. Гаота прислушалась: в глубине дома раздался тихий звон.

– Что скажешь? – спросил Юайс.

– Голова совсем не болит… – прошептала Гаота. – Стоило пройти через воротца, и…

– Да, – кивнул Юайс. – Этот домик прикрыт от магии. И это еще интереснее. Спрячься за меня.

– Зачем? – не поняла Гаота.

– Никогда не спрашивай!.. – процедил сквозь зубы Юайс. – Мы идем не к старому другу. Говорю «спрячься» – прячься. Поняла?

Гаота снова надула губы, но обидеться не успела. Дверь открылась. Распахнулась, словно сквозняк подул или кто-то невидимый толкнул ее изнутри, но в длинном коридоре никого не было.

– Магия? – осторожно предположила Гаота.

– Ты ее почувствовала? – шагнул внутрь Юайс.

– Нет, – с недоумением выпятила губу Гаота.

– Смею надеяться на то, что однажды ты по-настоящему оценишь свои способности и поймешь… – Юайс присмотрелся к натянутому вдоль низкого потолка шнуру, который уходил в глубь дома, – что, если магии не чувствуется, ее, скорее всего, нет. Хотя…

Юайс осторожно прикрыл дверь, которая была подперта упругой пружиной. Поднятая шнуром защелка упала в предназначенный для нее паз, и дверь снова закрылась.

– Заходи, защитник, – донесся слабый голос из глубины дома. – Кто с тобой? Я не разглядел…

В небольшой комнате у камина, угли в котором уже подернулись пеплом, сидел в плетеном кресле, кутаясь в плед, седой старик. Волосы топорщились на его яйцеобразной голове редким пухом, глаза слезились, руки дрожали, но слабый голос звучал весело.

– Два защитника, – закивал он сам себе, выпуская зажатый в руке конец шнура. – Но мантии новые, хотя уже пропахли какой-то дрянью. Как вас величать?

– Меня зовут Юайс, – опустился на такой же старый, как и хозяин дома, табурет защитник и удовлетворенно кивнул спутнице, которая тут же присела у камина и начала оживлять в нем огонь. – А это моя… ученица. Гаота.

– Хорошая ученица, – вздохнул старик. – Эх, если бы я скинул лет так шестьдесят-семьдесят, записался бы в наставники только ради таких учениц. Но что истлело, то истлело. Хотя, если смочить, вылепить да высушить… то все равно никакого толку. Прорицатель Крафти к вашим услугам. Впрочем, бывший прорицатель.

– Бывший? – поднял брови Юайс. – Разве ты не проявил чудо прорицания только что?

– Брось, защитник, – махнул трясущейся рукой старик и закатился сухим щелкающим хохотком. – Вон мое прорицание. Видишь дверь? Кухонька там. В кухоньке окно. У окна зеркальце прилеплено. Не слишком большое, все-таки не под мой возраст монетами разбрасываться. Но щелкнуть пальцами, чтобы разглядеть в том зеркальце, кто на моем крыльце толчется, я пока еще могу. Пустяшный фокус, а добавляет уважения, добавляет. Веры больше. А больше веры – больше денег. Ты бы подвинул табурет, защитник. Хоть на пару локтей от окна подвинул. Или возьми подушку в углу да сядь на нее, на пол, как твоя ученица. Спасибо, кстати, за огонь, спасибо. За мной тут ходит одна добрая женщина, но сегодня что-то припозднилась, ну так у нее хлопот много; ничего, прибежит еще. Или дочь пришлет. Дочь у нее красавица: не такая, как твоя ученица, защитник, но тоже хороша. Я млею, можно сказать, когда она приходит. Хотя по мне, и ее мамаша хороша. Ничего, что я разболтался? Один да один…

– Ноги? – спросил Юайс.

– Они самые, – пробурчал старик. – Дело такое, семьдесят лет уже, не мальчик вроде, но видел я дедков и в девяносто, что прыгали как мальчики. Застудил я ноги как-то по молодости, а вот беда от той стужи на шесть десятков лет и запоздала. Запоздала, да не разминулась.

– Можно? – спросила Гаота, подвинувшись к старику вместе с подушкой.

– Что можно? – не понял старик. – Поближе сесть?

– У меня отец был прорицатель, – прошептала Гаота, касаясь толстых вязаных носков деда. – Только он прорицал человека частями. Ощупывал, иногда мял, порой натирал, мазал чем-нибудь; глядишь, все части тела снова начинали работать. Или уж во всяком случае советовал, какой травкой воспользоваться, чтобы хворь верх над человеком не взяла.

– Брось, красавица, – захлюпал носом старик. – Я, конечно, дедок не подзаборный, но… Это твои лапки надо ощупывать да целовать, а не мои. Ну что ты будешь делать… Тут ни один лекарь не справится. Не лечится старость, милая моя, не лечится…

– Почему табурет нужно подвинуть? – спросил Юайс.

– Плохое место, – поморщился, прижал к глазам тряпицу старик. – Я, конечно, не чистый колдун, когда и обмануть приходилось, но что это место плохое – всегда видел. И объяснить не могу, а чувствую.

– Что за окном? – спросил Юайс, поднимаясь с табурета.

– Ничего нет, – махнул рукой старик. – Пустырь. Пять шагов от дома до ограды, а потом пустырь. Раньше был сад, но я его продал. Как ноги стали ныть, так и продал. А в том году зима была морозной. Половина деревьев вымерзла, так новый хозяин их вовсе бросил. За садом болотце, кусты. Частокол-то – у соседнего дома. Так что, считай, мой домик-то частью в Граброке, а частью в дикое поле смотрит.

– Что творится в городе, Крафти? – спросил Юайс, снова усаживаясь на табурет.

– Я так понимаю, что вы не за мудростью моей пришли, а потому что прийти больше не к кому было? – вздохнул старик.

– Буил сказал, что только ты остался, – кивнул Юайс. – Ни одного колдуна в городе. Даже лекарей нет. А старичок-прорицатель, говорит, и рад бы уйти, да ходилки ему отказали.

– Буил – хороший, – кивнул старик, опустив голову. – На то, чтобы это понять, меня еще хватает. И вы хорошие. Сейчас же просто если мертвечиной не отдает, то хорошие. Гадости не творишь – считай, что ты уже медонос. Легко.

– А есть те, от кого мертвечиной отдает? – насторожился Юайс.

– От всех в этом городе, – понизил голос старик. – Вот от доброй женщины, что помогает мне. От доченьки ее славной. От всех мертвечиной отдает. Кто убежал-то? Думаешь, головная боль – главное? Ерунда это. Даже такая немощь, как я, в два щелчка прикрыл от этой боли и себя, и весь дом. И ты сможешь. Я ж вижу. Нет, другое тут. Добром дело не кончится. Когда сель с горы сходит, плотинку строить – гиблое дело. Унесет вместе с плотинкой. Городские колдуны ко мне приходили перед отъездом. Предлагали помощь. Только я свой дом не брошу. Смоет меня, так вместе с домом. Ты лучше скажи, добрый человек, чем я помочь тебе могу?