Ольга Голутвина - Крылья распахнуть!

Боцман без раздумий последовал за женщиной, но встревоженно остановился, услышав, как она во мраке защелкала кресалом.

— Эй, ты чего?

— Свечу зажгу, — отозвалась Вилда и принялась раздувать упавшие на трут искры.

— Эй, а надо ли — свечу?.. Не спалишь ли сеновал?

— Не спалю, — отозвалась Вилда, разжигая свечу. — И не сеновал это. Здесь телега стоит, борона лежит, плуг. От снега бережем.

— Да зачем нам свет? Или ты вышивать собралась?

— Тебя видеть хочу. — В ответе не было и тени смущения.

Вилда капнула расплавленным свечным салом на тележную оглоблю, приклеила свечу. В мягком свете лицо женщины стало таким прекрасным, что у Хаанса на миг перехватило дух.

— Ну, здравствуй, Вилда-Пичуга, — заговорил он наконец. — Повзрослела, похорошела…

Глаза женщины потрясенно распахнулись. Она отшатнулась — и тут же качнулась к Хаансу, протянула к нему обе руки в радостном порыве:

— Ты узнал меня?! Вспоминал, да?

— Еще бы забыть, — сказал Хаанс спокойно, почти добродушно. — Как на каторге уголь обухом долбил, так почитай что каждый день вспоминал девицу, что меня стражникам спалила. Очень, знаешь ли, хотелось с доносчицей словцом перемолвиться.

— Со здешними хозяевами лучше держаться настороже, — шепнул Отец Бенцу. И добавил погромче, словно об этом речь и шла: — Жаль только, что не сможем сделать хорошее подношение в обители. Антара Лесная и сама щедра, и любит щедрых.

— Это так, — подхватил понятливый Дик, — да только где ж мы в дороге найдем денег на достойное подношение? Вознесем молитву. Богиня не прогневается. Как говорят в Хэддане, Антара от тебя кусок не откусит.

Дик подцепил это выражение от случайных спутников, которые утром свернули западнее, к перевалу. И теперь с удовольствием блеснул знанием здешних поговорок.

Тут горбун, до сих пор пялившийся на огонь, обернулся и сказал глухо:

— Сразу видно, сударь, что вы в Хэддане человек проезжий. Не то знали бы, как эта пословица целиком говорится.

— А как? — заинтересовался Дик.

— Антара от тебя кусок не откусит, она тебя целиком проглотит.

Бенц опешил.

— Надо полагать, — сообразил Отец, — что это про могилу. Мол, рано или поздно земля человека заберет. А «откусит»… должно быть, имеются в виду погребальные обряды давних времен. Тогда покойников оставляли на растерзание хищникам.

Ложка, выпав из пальцев Дика, глухо стукнула о столешницу.

— Как — на растерзание?! — потрясенно вопросил Дик.

Он вспомнил похороны деда, скромные, но достойные. Вспомнил слова жреца о том, что Бенетусу Бенцу, человеку доброму и хорошему, недолго придется томиться во владениях Гергены Гостеприимной, искупая земные грехи. Вспомнил лицо деда, лежавшего в гробу, — умиротворенное, спокойное лицо, словно старик смирился с грядущими загробными мучениями и предвкушает новое рождение…

— Да как можно скормить родного человека лесному зверью? — разгневался Дик.

— Не простому зверью, — звонко возмутилась конопатая Гризель из-за спин взрослых, — а Черной Медведице!

Над столом нависло молчание — тревожное, смятенное.

Вдруг в это молчание вплыл тихий говорок — и каждое слово было разборчивым, ни одно не прошелестело мимо слуха:

— Олень ест траву, человек ест оленя, Черная Хозяйка ест человека… всё придет к Черной Госпоже, всё на ней закончится, все жизни, все смерти…

Гейнц насупился. Дик весело подумал: а ведь хозяин сейчас жалеет, что старой Эрментруде нельзя дать затрещину, как Клаусу или Гризель. Ишь, как бабуля распустила язык при гостях! Впрочем, они с Отцом не жрецы. Им дела нет до того, что старая женщина держится веры своих предков.

Чтобы прервать напряженную паузу, Гейнц спросил с подчеркнутым дружелюбием:

— А дальше вы, господа, собираетесь выйти на Старый тракт? Из обители-то?..

Погонщик начал обстоятельно отвечать. Но тут что-то изменилось в комнате — словно воздух вздрогнул и поплыл.

Дик Бенц встревожено вскинул голову.

Речь старухи осталась такой же негромкой и неспешной, но теперь Эрментруда говорила на темном, резком языке своих предков. Том, что звучал в Хэддане, пока единая вера не насадила почти по всей Антарэйди единый — франусийский — язык.

Ну и что? Вытесненные наречия живут почти везде, особенно в глухих деревнях.

Так почему заныло сердце от этих недобрых звуков? Почему разом стал неинтересен разговор за столом? Да он и прекратился, разговор-то…

Эрментруда выпрямилась, уронила в лукошко клубок. Высохшая старческая рука вскинулась вверх, пальцы проворно зашевелились в воздухе, словно женщина пряла незримую нить.

И продолжали чередой сыпаться сухие слова.

Дик заставил себя оторвать глаза от старухи и с трудом оглядел сотрапезников.

Лицо Гейнца заострилось, стало хищным. На физиономии Клауса застыло трусливое и радостное предвкушение чего-то скверного. Длиннорукий джермиец прекратил жевать. Горбун твердо положил перед собой руки на стол. Юный Вилли ухмылялся. Веснушчатая Гризель забилась под стол, высунув наружу лисью мордочку. Берта отступила в полумрак, разглядеть ее было уже нельзя.

А Эрментруда всё плела древние слова и пряла воздух сухой птичьей лапой.

— Я не могла иначе, Хаанс! Я сходила с ума! Да, я была мелкой тощей зверушкой, ты всегда глядел мимо меня. Девчонка, пигалица, чем я могла понравиться самому видному в шайке парню… нет, не в шайке — на всем белом свете!

Вилда вскинула к груди руки, сжатые в кулаки. Даже в скудном пламени свечи видно было, как она бледна.

— Не то я сделала, ох, не то! — со стоном выдохнула она. — Мне не тебя надо было страже спалить. Мне надо было отравить Маргету!

— Маргету? — удивился Хаанс. — А это кто такая?

— Ты забыл?.. Та курносая толстуха, что льнула к тебе, как горчица к сосиске. Когда ты шлепал ее по заднице, у нее телеса ходуном ходили!

— А! — с удовольствием припомнил Хаанс. — Точно. Маргета. Была такая… И зачем ее травить?

— А чтоб к тебе не липла! Тебе стоило плечом повести — и у меня сердце словно с обрыва падало. Шептались, что тебя боится сам Секач! Помнишь, как ты свалился в оспе? Тебя выхаживала старая Головешка. Не пускала меня к тебе, гоняла клюкой. А я молила Черную Медведицу, чтоб позволила мне ухаживать за тобой, и тоже заразиться оспой, и умереть на полу возле твоей кровати…

— Угу. И раз не получилось красиво помереть у моей кровати, ты меня спалила. Вот дура, а?! Да если бы наши про то узнали… забыла, что в Хэддане с доносчиками делают?

— Помню. И пусть бы!.. Заслужила… А как ты узнал?..

— Стражники, что везли меня в Угольное Крыло, сказали в насмешку.

— Что ж, вот судьба нас и свела. Твое право карать. Хочешь — избей, хочешь — убей.