Ольга Голутвина - Крылья распахнуть!

— А ну, тихо! — вдруг цыкнул боцман Хаанс. — Нашел, старый дурень, кого в лесу поминать!

Никогда еще Хаанс, прирожденный джермиец, не грубил пожилым людям. И никогда еще он, боцман, не приказывал погонщику, второму человеку в экипаже.

— Молчу-молчу, — быстро и тихо ответил Отец.

А Хаанс, явно желая поменять неприятную тему, объяснил:

— Постоялый двор, небось, не один век тут стоит. Не ломать же его из-за того, что путников поубавилось? Хозяева тем же пробавляются, чем и прочие хэдданцы: охотой, рыбной ловлей… на клочках земли растят овощи, а где побольше участок выжгут, там и хлеб сеют. А если заходит путник, так это им хороший приработок.

— Но Каракелли точно сюда свернули? — усомнился капитан. — Зачем бы им уходить с главного тракта, если они к князю Вальдеру в замок едут?

— А почему мы вбили себе в голову, что они едут к князю Вальдеру? — негромко, задумчиво откликнулся Отец. — Только потому, что дорога до сих пор туда вела?

Над головами у них качнулась ветвь дуба. Качнулась так изящно и легко, что не стряхнула с себя снега. С ветки вниз головой свесился илв.

— Они свернули туда, к воротам, — сообщил Филин. — Вчера.

— Да, они нас обгоняют на сутки, — хмуро кивнул погонщик.

— А вдруг они там задержались? — загорелся Дик. — Пойдемте скорее!

— Я буду спать в лесу! — предупредил илв.

Небоходы не удивились. Не первый раз их когтистый друг отказывался ночевать в пропахшем дымом человеческом жилье.

— И не холодно тебе, — хмыкнул Отец. — Здесь же не таумекланские теплые леса!

— Я родился в лесу Форенуар, там тоже зимой снег. А на ужин наловлю белок.

— Ладно, тогда увидимся утром, — кивнул капитан. И трое небоходов заскользили на коротких широких лыжах к темной громаде постоялого двора, к тонкой струйке печного дыма, что тянулась к вечернему небу.

— Добро пожаловать, путники! Семья старой Эрментруды рада вашему приходу.

Круглолицая, крепенькая женщина, стоя на пороге, улыбалась и кланялась гостям.

Под собачий лай путники сняли лыжи, на крыльце стряхнули с себя снег и чинно вошли в полутемные сени, пахнущие старым тряпьем и какой-то овощной гнилью. Сбросили полушубки на руки приветливой хозяйке и тощему долговязому подростку, распахнули дверь в трапезную.

Первым, конечно, вошел Отец. Небоходы в пути усвоили, что в Хэддане старость уважают больше, чем знатность и богатство.

Дик вслед за погонщиком шагнул в просторное помещение, освещенное огнем большого очага и парой медных светильников в дальних углах.

Молодой капитан заулыбался: после морозного воздуха, напитанного хвойным ароматом, душноватое тепло человеческого жилья показалось ему родным. Ну, не любил городской юноша эти бескрайние лесные просторы! Они, конечно, красиво смотрятся под крылом корабля, да и идти по ним в первый день занятно, но потом…

Несколько мужчин и женщин, сидящих за длинным столом, встретили вошедших внимательными взглядами. Дик и Хаанс, как положено, промолчали, а погонщик вопросил по обычаю здешних мест:

— Здравствуйте, люди добрые! Покажите мне вашего старшего, чтобы я ему поклонился!

Из-за стола поднялся крепкий мужчина со шрамом через весь лоб и ответил:

— Нашу семью хранит Эрментруда.

И взглядом указал в угол, где под полкой с выставленными напоказ красивыми медными блюдами сидела сухонькая старушка, чистенько одетая, опрятная. Желтое личико казалось еще меньше под огромным многослойным чепцом, похожим на кочан капусты. Дик усмехнулся: символ власти, вроде короны…

Эрментруда сидела неподвижно, шевелились только кисти рук: очень медленно сматывала она в клубок две шерстяные нитки. Красный и черный клубки лежали в туеске, что стоял на лавке рядом со старухой, и две нитки, свиваясь, скользили меж тонких сухих пальцев.

Погонщик отдал поклон старой женщине:

— Здоровья тебе, госпожа Эрментруда! Много лет тебе еще хранить семью своей мудростью! Мое имя — Маркус Тамиш, да эти двое со мной. Уж позволь странникам провести ночь под твоим кровом!

Дик и Хаанс молча поклонились. Они не представились: одного имени на всю компанию было достаточно, можно было и вовсе не называть себя, но Отец решил уважить старые порядки.

Старуха дернула подбородком на незнакомый голос — словно черепаха высунула голову из панциря. Только сейчас Дик заметил, что женщина слепа.

Черно-красный клубок выскользнул из дрогнувших пальцев Эрментруды, мягко упал на дубовые половицы, покатился к столу.

— Гризель! — раздраженно воскликнула одна из женщин. — Куда смотришь, лентяйка? Бабушка клубок уронила!

Откуда-то из-за спин вывернулась тощая конопатая девчонка. Подхватила клубок, смотала на него черно-красную нить, вложила клубок в старческую руку. Желтые, с пергаментными пятнами пальцы продолжили работу, а девочка, достав из туеска с шерстью кусочек чистого полотна, заботливо промокнула Эрментруде уголки губ.

Традиции были соблюдены, и мужчина со шрамом, назвавшись Гейнцем, пригласил гостей к столу. Женщины споро расставляли миски с кашей. Над мисками поднимался пар, пахло мясной подливой.

— А девочка, похоже, специально приставлена ухаживать за госпожой Эрментрудой? — оглянулся Дик через плечо.

— Девочка? — не сразу понял Гейнц. — А, Гризель… Придурковатая она. Пусть хоть за бабушкой приглядит, всё польза…

Дик, усмехнувшись, подумал, что старую Эрментруду все здесь, наверное, называют бабушкой, чтобы не путаться в «пра» и «прапра«…Но тут же Бенц выбросил из головы беспомощную госпожу постоялого двора, потому что разговор завязался интересный. Гейнц принялся рассказывать о проезжей компании, что остановилась здесь прошлой ночью. Вот, мол, то подолгу гостей не видно, то…

— А наутро в путь отправились, — охотно рассказывал Гейнц. — Иллийцы… ну, не все, но за главного у них иллиец. И барышня — иллийка. А остальные — наемники, сброд разной масти.

— Барышня, говорите? — переспросил Отец учтиво-равнодушным тоном.

— Ну да, двоюродная сестрица главного… запамятовал, как его звали. Такая жалость! Совсем молодая, жить да жить еще, а вот — больная. Совсем боги разума лишили. Не понимает, где находится, родню признавать не хочет.

— Ох ты, беда какая! — сочувственно поцокал языком Отец.

— Вот потому они ее в храмовую обитель и везут.

— Да разве ж здесь есть обитель? — удивился погонщик.

Дик и боцман в разговор не встревали, наворачивали кашу и внимательно слушали.