Ольга Голутвина - Крылья распахнуть!

Мара и Олух принялись наперебой рассказывать про собачью свору.

Не дослушав, Райсул направился к кормовому отсеку. Юнга поспешил за ним — если надо, спасать кота. Мара замешкалась.

В отсеке Райсул взял с жестяного широкого подсвечника толстую сальную свечу и повел ею по сторонам. В круг света попадали переборки, койки леташей, сундучки с их немудрящим добром. Что угодно, кроме кота.

— Еще хорошо, что можно на борту свечу жечь, — сказал Райсул. — Каково было бы эту тварь в темноте из-под койки вытаскивать? Да и со светом вытаскивать — мало радости. Руки исполосует!

— А мы его по-другому вытащим, — раздался позади веселый голос Мары.

Пока Райсул со свечой искал кота, она успела сбегать на камбуз. И теперь в руках у нее были два ломтя окорока.

— Киса-киса-киса, — заворковала девушка и бросила один из кусков на пол.

Леташи притихли в ожидании.

Через несколько мгновений из-под койки высунулась когтистая лапа, сцапала мясо и утащила в темноту.

Юнга бросил быстрый взгляд на Райсула. Увидел, что небоход улыбается, и облегченно вздохнул. Успокоился за судьбу кота.

Выждав немного, пастушка бросила второй кусок — и он тут же отправился вслед за первым. Из-под койки не доносилось никаких звуков: кот лопал тихо.

— И сколько жратвы придется извести на его милость? — поинтересовался Райсул.

Ответить Мара не успела. Из-под койки показался гость. Безошибочный инстинкт всего кошачьего племени подсказал бродяге: здесь его не обидят.

Кот был огромен. Правое ухо было когда-то разорвано, бока запали: видно, пришлось голодать. Сейчас он уже не напоминал мастью илва: при свете шерсть цветом отдавала больше в рыжину. Держался кот не как побирушка, ожидающий, что его вышвырнут, а как солидная персона. Издав сиплое мяуканье, он уверенно подошел к Райсулу и принялся тереться о ногу леташа.

— Ишь ты, — дипломатично восхитилась Мара, — до чего умная тварь! Чует, кто здесь главный.

Райсул озадаченно цокнул языком:

— Надо же… И что делать с этим одноухим льстецом?

— Может, оставим? — стараясь казаться равнодушной, предложила Мара. — Погуляет по грузовому трюму, подумает насчет крыс…

Кот снова мяукнул.

— Он согласен, — умилился халфатиец. — Что ж, оставим до возвращения капитана, а там — как он решит. Корабельный кот — это член команды.

Условно принятый член команды тут же запрыгнул на ближайшую от двери койку.

— Эй, юнга, он у тебя в ногах спать собирается, — ухмыльнулась пастушка. — А как мы этого приблудыша назовем?

— Бертран Острый Коготь, — с неожиданной твердостью ответил Рейни.

Улыбка исчезла с лица Мары.

Утром Райсул обнаружил на палубе задушенную крысу.

— Глянь-ка, — окликнул он Мару, насыпающую из бочонка в ведро корм для лескатов. — Новичок-то и впрямь взялся за работу!

Мара подошла, подняла крысу за хвост:

— Положу в корм, тварюшки слопают.

— Может, тебе не ходить к загону одной? — озабоченно спросил халфатиец, которому очень не понравилась рассказанная вчера Марой история о трех наглецах.

А девушка уже жалела, что вчера распустила язык.

— Не ходить одной? Ну, пусть мне из столицы пришлют роту гвардейцев. Для сопровождения.

Райсул недовольно повел плечами, но спорить со Спандийской Змеюкой не стал.

— Не будем спускать шлюпку, — решил он. — Вон сколько сегодня перевозчиков!

Действительно, у причала покачивались лодки. Их хозяева сидели рядышком на пристани и болтали — старые рыбаки, уже не годные для тяжелого труда в море, но еще способные принести медяк-другой в семью.

Райсул взял из подставки сигнальный флаг на тонком древке и умело завертел им в воздухе. Старики на берегу прекратили беседу, затем один встал и спустился в лодку.

Мара усмехнулась. В спандийских портах тоже лодочники высматривают, кого перевезти, но там по первому знаку с борта все бросаются по лодкам и гребут азартно, едва не ломая весла в стремлении обойти соперников. А чинные джермийцы установили очередь и строго ее соблюдают…

Сойдя на берег, Мара расплатилась с учтивым седовласым гребцом и двинулась было по причалу. Но тут произошло что-то странное и страшноватое.

Словно невидимое облако окружило девушку — Мара почувствовала его ледяной укус не на коже, а на сердце. Ноги онемели, руки едва не выронили ведро с кормом. Дыхание остановилось в горле. Маре показалось, что ее обнюхивают… словно неведомый зверь подкрался, ловит запах и решает: годишься ты в добычу или нет?

И разом все исчезло. Холод отпустил девушку. Мара готова была поклясться, что в последний миг почувствовала чужое разочарование и злость: не та дичь!

Пастушка сделала несколько шагов на негнущихся ногах. Да что же это такое, а? Заболела она, что ли? Всякая чушь мерещится…

Тут странное происшествие вылетело у девушки из головы, потому что идущий навстречу сторож сказал неприязненно (видно, злился за отобранные вчера кости):

— Как тебя… Спандийская Змеюка, да? Ты с «Миранды»? Ступай за ворота. Там господин спрашивает кого-нибудь из ваших…

Мара не то что пошла — полетела! Господин? Ну, кто еще это может быть, как не эдон Ференандо!

Едва оказавшись на улице, девушка поняла, что ошиблась.

У ворот стояла коляска, запряженная ухоженной гнедой кобылкой. В коляске, держа вожжи, сидел прилично одетый молодой человек — светловолосый, худощавый. В другое время он показался бы Маре довольно симпатичным, но сейчас девушка была горько разочарована.

Впрочем, внимание в первую очередь привлекал не сам молодой человек, а его спутники: два мощных пса хорторской породы, тигрового окраса, желтоглазые, сдержанно-грозные. Один пес восседал рядом с хозяином, второй лежал в ногах и спокойно разглядывал прохожих, благо дверца коляски была распахнута.

— Ваша милость спрашивали кого-нибудь из экипажа «Миранды»? — поклонилась Мара учтиво.

— Да, милая девушка! — просиял незнакомый господин.

— Я — пастушка лескатов. Что вашей милости угодно?

Незнакомец смутился:

— Я… я хотел узнать, все ли в порядке с сеоретой диль Фьорро. Мы недавно познакомились — и я беспокоюсь, благополучно ли она вернулась на шхуну. Понимаю, что похож на квочку, которая зря кудахчет… но, знаете, как-то тревожно на душе…

Мара не сразу ответила. Снова, как только что, на пристани, у нее заледенело сердце и онемели губы. Но теперь — от отчаяния и горя.

— Джуд, глянь-ка: баба! Да одна, совсем одна! Никого с нею, побери меня Гергена!