Валерий Елманов - Алатырь-камень

Глядя на кряжистого Перкунаса с каменным молотом в руке, а особенно на свившееся в кольцо змеиное тело Аутримпса с человеческой головой, чувствовалось, что в искусстве работы по дереву неведомые прусские мастера достигли неплохих результатов.

Здесь, подле негасимого священного костра, криве-кривейо и принимал Константина. Принимал как равный, потому что сам считался потомком легендарного Брутена – брата-близнеца Видевута, который был некогда самым первым из людей наделен знаком Перкунаса. Но в Риме может быть только один папа, а в Литве – один криве-кривейо. Исходя из этого, не приходилось удивляться, что ни щенячьего восторга от лицезрения легендарной святыни на груди чужеземца, да еще не простого, а кунигаса [86] Кунигас (лит.) – князь. над всеми русскими кунигасами, ни какой-то особой радости жрец не выказывал.

Правда, внешне он проявлял полное радушие, но чувствовалось, что оно наносное, и в беседе с ним Константин все время держался настороже. Да и самое начало встречи могло кого угодно пусть и не ввести в шок, но, во всяком случае, изрядно напугать.

В полуземлянке, разумеется, тоже священной, криве-кривейо был не один, а с богами, точнее, с их представителями, о чем жрец заявил буквально с порога, добавив, что царю русичей выпала великая честь – лично принести жертву. После чего он тут же предложил Константину выбрать любую посудину из числа имеющихся на полке, налить в нее молока и поставить в дальний противоположный угол на земляной пол.

Мысленно почесав в затылке и боясь сделать что-нибудь не так, Константин решил схитрить, заявив, что он благодарен хозяину за столь великую честь, но не подобает гостю лезть первому с жертвоприношениями. Криве-кривейо пожал плечами и, взяв первую попавшуюся под руку плошку, быстро налил туда молока и отнес в угол.

«Вроде бы никаких заклинаний он не читал, – отметил Константин. – Хотя чем черт не шутит, все равно на всякий пожарный надо губами пошлепать, чтоб потом можно было сказать, будто он просто ничего не слышал».

Сказано – сделано, и вскоре Константин уже осторожно ставил точно такую же плошку рядом с первой. Он еще не успел убрать руки от грубой деревянной посудины, как прямо между ними показалась морда какого-то загадочного зверя. Испуганно отдернув ладони, он ошалело наблюдал, как тварь жадно припала к его блюдцу с молоком. По счастью, она не обращала на Константина ни малейшего внимания, иначе он точно заорал бы, и что тогда было бы, представить невозможно. Ясно только одно – ничего хорошего.

А так его выдержки хватило на то, чтобы медленно подняться и, не делая резких движений, на полусогнутых и ставших ватными ногах тихонько отойти к лавке, на которой невозмутимо восседал криве-кривейо, с одобрением кивая русичу старческой седой головой.

Уже усевшись на лавку рядом с жрецом и жалея, что нельзя на нее взгромоздиться вместе с ногами – хозяин не так поймет, Константин сумел разглядеть повнимательнее это чудище, которое по-прежнему трапезничало, не обращая на присутствующих ни малейшего внимания.

Полумрак, царивший там, не позволил оценить ее во всех подробностях, но Константину удалось заметить, что больше всего загадочная тварь похожа на некую ящерицу с очень короткими, еле заметными лапками, имеющую черное тело, лоснящееся от жира, и где-то с полметра или чуть побольше длиной [87] Упоминание об этих странных существах встречается у посла австрийского императора Сигизмунда Герберштейна в книге «Записки о московитских делах», написанной им в XVI веке, в той ее части, где он описывает загадочные обряды язычников-литовцев. .

– Очевидно, он сразу признал знак, ибо из уважения к его обладателю в первую очередь подошел к твоему подношению, – заметил жрец, комментируя поведение твари.

Константин только кивнул в ответ. Дар речи к нему уже вернулся, но говорить что-либо по этому поводу не хотелось. Он вообще чувствовал себя не в своей тарелке в присутствии этой загадочной твари. Возьмет сейчас и после молока потребует от хозяина мяса, причем свежего. Конечно, лапки у нее еле видны, но вдруг эта животина наловчилась как-то отталкиваться своим длиннющим хвостом? Чуть успокоился он лишь тогда, когда она куда-то исчезла. Куда именно – Константин так и не понял. Дверь закрыта, окон нет, нор тоже не видно. Ну да ладно, главное, что ушла.

Только теперь он смог заставить себя полностью сосредоточиться на беседе со жрецом, хотя по-прежнему предпочитал больше слушать. От этой встречи зависело очень многое, так что если бы он невзначай ляпнул что-то лишнее, то исправить это было бы крайне тяжело.

Кто знает, что на уме у этого невысокого тщедушного человека с длинной и узкой белоснежной бородой. Возьмет да и предложит изобразить какое-нибудь чудо. Ах, не получается… Ну что ж – и тут же весточку всем прочим, что человек со знаком Перкунаса на груди, прибывший в его святилище, – обычный шарлатан. Конечно, тут и сам криве-кривейо изрядно рисковал. Вдруг остальные жрецы не прислушаются, чтобы не оказаться перед сородичами в дураках. Спросят ведь, почему он сам не признал жулика.

Но Константин предпочел не доводить дело до конфликтной ситуации, а напротив – первым делом постарался дать понять, что он ни в коем случае не собирается претендовать на его исключительные жреческие прерогативы и уж тем паче не будет пытаться ограничить его во власти.

Смысл его речи сводился к тому, что богу – богово, а кесарю – кесарево. Если сам старик не станет ставить палки в колеса, то царь всея Руси имеет достаточно власти и способов, чтобы поддержать его.

Откровенность за откровенность, и вот уже сам криве-кривейо, испытующе глядя на своего собеседника, неспешно начал рассказывать о том, что нет среди нынешней молодежи прежнего почтения к старым литовским богам, а стало быть, и к их служителям.

Жрец не кривил душой. За последние полвека власть их действительно пошатнулась. Воины, то и дело уходящие в набеги на полоцкие, смоленские и псковские земли, иной раз доходя и до пригородов Великого Новгорода, стали почитать власть кунигасов вровень со жреческой. Это в мирное время никто не смел перечить как криве-кривейо, так и старейшинам родов, а в военное…

– Я считаю, что литовской земле нужен прочный мир, – хладнокровно заметил Константин, сразу поняв, к чему тот ведет. – Хватит уже молодым парням гибнуть в набегах. Я думаю, что несколько сотен жизней литовских воинов – слишком дорогая плата за пару лошадей.

Он знал, что говорил. Буквально в самом начале этой зимы литовцы попытались сделать пробную вылазку. Три кунигаса из области Дяволты, которая граничила с землями семигалов, вели за собой почти полтысячи воинов. Но семигалы, как и все прочие латышские племена, уже два года находились под рукой Константина.