Александр Громов - Русский аркан

— Отрадно слышать. А что у вас с ухом?

Титулярный советник стал совсем пунцовым, даже конопушки пропали.

— В позапрошлом году не повезло, — сообщил он, конфузясь и отводя глаза. — Был послан с поручением в Осаку, добирался по Токайдо, на перевале шел пешком, ну и повстречал ронина… Много их стало после того, как сиогун отрекся от власти, и все до единого бешеные. Я, видите ли, имел наглость не поклониться ему, оборванцу, хотя, казалось бы, с какой стати? Я тоже дворянин, пусть и не столбовой… По-нашему, по-европейски как? Чувствуешь себя оскорбленным — посылай вызов. Но здесь порядки другие, только я тогда этого еще не знал. Спасибо тому ронину — научил… Вжик — пол-уха нет. Молниеносно. Я и опомниться не успел. Хороший мне был урок. Уже потом я понял, что того ронина я благодарить должен был за то, что он не снес мне голову одним махом. А мог бы!

— Да уж, очень вы неблагодарны, — улыбнулся Лопухин. — Наверное, в полицию обратились?

— Совершенно верно. — Побратимко вздохнул. — До верхов дошло. Шутка ли — оскорбление, нанесенное дипломату, неприкосновенному лицу! Извинялись передо мной чуть ли не всем министерством. И тут же — облаву на бродячих ронинов по всем крупным дорогам! Не одних полицейских — армейские части к операции привлекли. Только между Нагоей и Осакой было убито человек пятьдесят. Теперь с ходячими пережитками старины у японцев разговор короткий. С двумя мечами и пьян — все ясно, пли! С двумя мечами и трезв — стой, предъяви документы. Схватился за меч — пли! Меня трижды приглашали на опознание. Представьте себе, ваше высоко… Николай Николаевич: циновка, а на ней головы отрубленные лежат стройными рядами, будто в театре. Почти у всех глаза открыты. В третий раз я на первую попавшуюся голову показал, чтобы только отвязались: этот, мол, обидчик мой…

— Хорошие у японцев солдаты?

— Новые — плохие. Набраны большей частью из крестьян. Дисциплинированы из-под палки, неумелы и пока еще трусоваты. Но они научатся. Унтер-офицеры гораздо лучше, их набрали из ашигару — пеших воинов старой армии и даже отчасти из самураев. Офицерский корпус — исключительно самурайский. Доблестны превыше всяких похвал, но мало понимают в современной войне. Убежден, что это ненадолго — тоже научатся. Правительство об этом заботится.

«Кажется, Корф переоценивает японскую армию, — подумал Лопухин. — Или просто глядит вперед? Если титулярный прав, то лет через пять Япония будет готова к войне с Китаем — выдрессирует на тевтонский манер солдат, обучит офицеров, наделает оружия, построит или купит корабли… А в Корею японская армия может вторгнуться хоть завтра — ну какая, в самом деле, армия у Кореи?..»

Подумать было о чем, но мысли шли не те, какие сейчас нужны, и Лопухин выгнал их вон. Государь, возможно, спросит мнение статского советника о дальневосточных делах, однако статский советник послан сюда отнюдь не ради изучения страны, готовой конкурировать с Россией за влияние в этой части света. Цесаревич Михаил Константинович должен вернуться в Россию живым, невредимым и не оставившим по себе скандальной памяти. Точка.

В пять часов пополудни в покоях цесаревича засуетились. Слышалось: «Ты чего это мне суешь, Сом Налимыч? Андрея Первозванного? Сам неси, тирьям-пам-пам. Сам его и микадо вручишь. Ха-ха. Ну шучу, шучу…» Барон Корф бегал туда-сюда красный и потный от волнения. Наконец уехали в сопровождении конных гвардейцев.

Иманиши не показывался — по всей видимости, лично контролировал полицейскую охрану. А Лопухин потратил немало времени, напрасно пытаясь понять: в самом ли деле среди уличных прохожих мелькнуло знакомое лицо или все-таки померещилось?

Вероятно, померещилось. Что Кусиме здесь делать?

Поздно вечером, когда граф в большом волнении ходил по своей комнате взад-вперед, прибыл Еропка с чемоданами и несгораемым шкапом. Слуга был полон возмущения и презрения к японским обыкновениям.

— Дикий народ, барин! Не поверите — полдороги на людях проехал, будто я царь-фараон какой. Впряглись в тележку трое косоглазых, да как припустят! Взопрели, жара стоит страшная, дышать нечем — а бегут. Где ж это видано на людях ездить? Добрался до какой-то деревни — «Стой, — кричу, — басурмане!» Расплатился и нормальную повозку нанял, какую лошадь тянет. А лошади японские никудышние, барин, жила в них не та…

— Поэтому ты так долго? — спросил граф.

Еропка тотчас насупился.

— Поэтому, не поэтому… Ну всего-то на полчаса остановился, в трактир японский зашел. Это вы, барин, из железа, а я питаться должен, скучно мне без еды… Ну, я вам доложу, там и еда! Сарачинская каша клейкая, да к ней ракушки и всякие морские гады, глядеть на них тошно, не то что в рот взять, да кусок рыбы сырой, да слива в уксусе, да чай басурманский в во-от такусенькой чашечке и без сахара совсем… Спросил я гречневую кашу с маслом — ихний половой по-нашенски ни гу-гу. Чего ты, говорю, кланяешься да улыбаешься, сыроядец, ты мне кашу неси! Не, не несет… Бестолковый народ. Я так смекаю, он оттого и мелкий, что не еда у них, а одно сплошное над естеством надругательство…

Лопухин невольно улыбнулся.

— Рис — хлеб этой земли.

— Скажете, барин! Разве ж это хлеб? Курям разве что на корм и им же на смех…

— Палочками ел?

Слуга обиделся.

— Палочками! Одичал я, что ли? У меня ложка при себе, во! — Еропка продемонстрировал предмет столового обихода, по всей видимости, позаимствованный на камбузе «Победослава».

— И монеты у них с дыркой, — привел он последний уничтожающий аргумент.

В час пополуночи вернулся Корф, чуточку навеселе и в одиночестве. Посланник выглядел озабоченным.

— Как я и предполагал, цесаревич был приглашен микадо на ужин в узком кругу. Само собой разумеется, приглашение он принял. Иначе нельзя.

— А вы?

Корф насупился. Развел руками:

— Я не был приглашен…

— Хорошенькое дело!

— Да не беспокойтесь же! Нет повода. Цесаревич будет доставлен сюда живым и невредимым. Но…

— Мертвецким?

Корф вздохнул.

— Боюсь, что слегка уставшим…

— Понятно. Советую прямо сейчас послать за врачом. Может понадобиться промывание желудка.

Найдя мысль здравой, барон пошел распорядиться. Лопухин же решил, что если он имеет право на толику сна в эту ночь, то использовать это право надо немедленно. Сел в кресло и уснул, положив себе проснуться ровно через час.

Без пяти минут три появился Иманиши.

— Мне нет прощения, — заявил он торжественно.

— Что случилось?

— Я не сумел убедить его императорское высочество отказаться от ночной прогулки по Токио. Он обругал меня и ушел. Не следует беспокоиться, его особу охраняют.

— Рассказывайте толком!

— Хай. Выехав из императорского дворца, цесаревич внезапно потребовал остановить экипаж и вышел. Сказал, что хочет прогуляться пешком, а гвардейцам приказал… прошу прощения… вот подлинные его слова: «Катитесь вы к чертовой матери, макаки!»