Владимир Поселягин - Горячее лето 42-го

— Так, кто у нас тут? — пробормотал военюрист, получая папку с личным делом, подозреваю моим.

Пока тот с интересом листал несколько листов в деле, там же мои документы скрепкой прикреплены были, я сам с немалым любопытством осматривался, потирая кисти рук. Судя по следам с них, недавно сняли верёвки, что стёрли кожу до крови. Стоял я явно не в доме, это амбар какой-то, вон в потолке открытый люк и оттуда несло запахом прелого сена. В стороне щелями обозначились закрытые ворота, а завели меня похоже через открытую калитку в боковой стене, на столе горела керосиновая лампа, что добавляла необходимого света, хотя всё равно полутемно было. А судя по перестуку на крыше, снаружи шёл ливень, даже не дождь. Да это и так понятно, я был мокрым насквозь. Позади меня стояли двое конвоиров с винтовками на ремне, штыки блестели остриями. Парни тоже были вымокшими, но особо на это не обращали внимания. Ну и последний кадр, политработник в звании младшего политрука, в мокрой плащ-палатке, накинутой на плечи, что видимо привёл меня с конвоем и передавал папку с личным делом военюристу. Скорее всего это особист. Интересно, в чём меня обвиняют? Надеюсь сейчас узнаю.

— Что это такое? — недовольно спросил военюрист, что тут явно был старшим, у особиста. — Сколько ещё вас учить правильно оформлять документы?

Особист явно был опытным, потому промолчал, застыв в ожидании, а председатель трибунала продолжая изучать документы, и с интересом подглядывая на меня, задумчиво пробормотал:

— Шестаков… Шестаков… Что-то знакомое. Капитан, мы с тобой нигде не встречались?

— Да, тоже где-то эту фамилию слышал, — подтвердил комиссар, силясь вспомнить где.

— Вряд ли, — пожал я плечами. — Я бы запомнил.

— Значит, показалось. Интересное у тебя обвинение.

— Вы бы мне объяснили, товарищ военюрист второго ранга, в чём меня обвиняют. Мне уже самому любопытно. А то попросили пройти за ними, разоружили, руки связали, вон следы на запястьях, закрыли в сарае и потом сюда, к вам привели.

— Ты, су*а, акт допроса подписал! — взвился в ярости особист. — Ты подписал признание.

— Что-то я такого не припомню. Никак поддельными делами занимаетесь, а товарищ младший политрук? Так тут вам не тридцать седьмой чтобы по оговору сотнями людей под расстрельную статью подводить. Хотя для тех времён вы возрастом не вышли. Брат научил как дела фабриковать? Сам-то служит или уже шлёпнули? Ладно там по навету, занять место начальства, или жилплощадь расширить, писали анонимки и людей пачками расстреливали ни за что. Я-то чем вам не угодил? Меня орденом наградили, а вас нет? Или девушка понравилась, а та мне предпочтенье отдаёт? Или какой трофей что у меня есть, а вам не подарил так вас возмутило, что до трибунала дошло? Нет, тогда?..

— Афанасьев, опять за своё?! — зло прошипел военюрист, заметно стушевавшемуся особисту, что злобно поглядывал на меня. — Я тебя предупреждал? Так вот, это дело будет изучать особая комиссия. Слишком много расстрельных приговоров на нашем фронте производится. В штрафбаты мало осужденных уходит. Позже поговорим… Теперь с тобой, капитан…

— Можно изучу? — попросил батальонный комиссар, и забрав мою папку, стал читать её, пытаясь стряхнуть усталость и сосредоточится на акте допроса и признании.

— Так вот, по тебе, капитан, — повторил военюрист. — Здоровая наглость, это конечно хорошо, однако обвинение на тебе серьёзное. Уничтожение немецкого военного госпиталя. Что на это скажешь?

— О как? — усмехнулся я. — А в признании нет что я младенцами по утрам завтракаю, а каждый вечер мне в постель новую девственницу кладут для утех? Слабо, товарищ младший политрук, слабо. С фантазией у вас не густо. Я надеялся ваш полёт мысли мне припишет что существеннее.

Однако тот сдержался, поиграл скулами и отвернулся, явно строя мысли как меня наказать. С интересом на него покосившись, тем не менее военюрист, продолжил общение со мной:

— Обвинение, капитан, действительно серьёзное. Об этом случае, что произошёл меньше суток назад, уже весь фронт наслышан. Найти кто его уничтожил не удалось, но там отчётливо видны следы танковых гусениц, причём «КВ» и «тридцатьчетвёрок», а в вашем батальоне, не смотря на то что осталось всего восемь машин, такие танки есть. Тем более именно вы наступали в этом направлении. Ваши танкисты отказались давать показания, но вот ваш заместитель написал признание, что именно вы приказали уничтожить госпиталь.

— И вас ничего не настораживает? Этот зам давно о должности комбата мечтал. Обычный оговор. Воспользовался моментом. Товарищ военюрист, давайте без протокола.

— Хм, — тот переглянулся с другими представителями трибуна и посоветовавшись с ними, кивнул. — Хорошо.

— То, что я скажу останется между нами, и если даже кто попытается сообщить что это я сказал, отвечу что они больны головой и я такого не говорил. Так вот, немцы наших раненых не жалеют, и стоит отметить, что наши бойцы всегда равняют счёт. Немцы наш медсанбат побили, так наши в отместку немецкий. Всегда равняют счёт. По тому госпиталю, в чём меня обвиняют, я не помню, мы вообще в другом месте наступали, да и случаев где немцы недавно наших раненых побили, не припомню. Кстати, мой зам брал пять танков, и мой командирский «КВ», выбить из какой-то деревни немцев, уж извините, вылетело из головы название. Вон шишка какая на голове. Возможно там госпиталь и стоял. Я в это время с тремя танками работал по отходящей артиллерии противника.

Ересь я нёс страшную, я вообще не понимал где нахожусь, что за часть, кто мои танкисты, и что вообще происходит. Ну кроме того, что я стою перед представителями трибунала. Это не тройка, просто так получилось, что их трое на этом военно-полевом суде. Тут главное говорить с уверенным видом. А вообще на результаты трибунала мне плевать, всё равно сбегу, запрета на это нет. Перейду линию фронта, и займусь своими делами, меня вот эти крысиные дела только забавляли. Да, вы не ослышались, я откровенно веселился, попав под суд, и похоже военюрист это понял, видимо по глазам, что мне тут всё до одного места и мне весело. Меня ответили в сторону, к воротам, под дождь к счастью не выводили, и довольно долго те советовались, причём тот младший политрук в этом принимал активное участие, тряся какой-то бумажкой. Хм, судя по тому как тот тыкал в меня пальцем, тот на что-то напирал в моём лице. Почти полчаса я стоял на месте, пытаясь подслушать, но не получалось, шум дождя мешал. Кстати, за воротами похоже стояла полевая кухня, дымок доносился и запах приготовленного борща, его ни с чем не спутаешь, ещё доносился аромат свежего хлеба. Да так, что нюхая, слышал бурчание у себя в животе.

Наконец меня позвали, и тот же военюрист, что был сильно хмурым, стоя зачитал решение военно-полевого суда. Никакой пересмотра дела похоже не будет, всё уже было решено, ещё до того как меня привели.