Евгений Сурмин - Красный Жук

– Мэй! Отставить!

Девушка извернулась с кошачьей грацией и уставилась теперь на Тора, с губ уже готова была сорваться колкая реплика, но красотка в последний момент смогла удержаться. Впрочем, оказалось, что ей совершенно не обязательно открывать рот, чтобы оставить за собой последнее слово. Вильнув бёдрами, Мэй одним движением уселась на высокий верстак лицом к курсантам и, прекрасно осознавая, какое впечатление она производит на молодых парней, закинула ногу на ногу.

А потом, насладившись наступившей тишиной и всеобщим вниманием, неожиданно рассмеялась и показала Тору язык.

– Ох, дочка, пороть тебя некому. Взять бы пруток ивовый да по голой жопе-то пройтись вдумчиво – в миг бы вся дурь из головы выскочила. Здеся-то как раз справных воинов выучивают, чтоб, значицо, с ружом-то не расставались. Их похвалить надыть, а тебе всё хиханьки. Ох, придётся мне, старому, до Командира дойти.

По мере того, как седой техник, годившийся курсантам скорее в деды, чем отцы, произносил свою речь, выражение лица девушки стремительно менялось. А после упоминания Командира внезапно оказалось, что на столе сидит не кошка, гуляющая сама по себе, а маленький котенок с печальными глазами.

– Дядька Игнат, так я же испугалась. Я ж только хотела «здрасте» сказать, а этот, – рука девушки безапелляционно выстрелила в сторону Кондрата, – уже ручищу тянет. Прямо к горлу.

Девушка на миг замерла, оценивая, какое впечатление её слова произвели на присутствующих, и прежде всего на техника Игната.

– А потом они в меня из винтовок, прям в упор. А вдруг у кого палец бы дрогнул, вот и испугалась, вдруг выстрелят, умру же ни за грош. А мне же страшно, я одна, а их вон сколько…

– Всё, всё, затараторила, егоза. Слазь давай, хоть и не стол, а неча, прости господи, а то ведь и сам поперёк лавки то разложу не помогут тебе твои…

– Игнат, ты хоть не балабонь. Отделение, смирно! За проявленную бдительность выражаю благодарность!

– Служу Советскому Союзу! – как один грянули довольные курсанты.

– А! Орлы! Запомните, товарищи бойцы, враг коварен и хитёр, он может принять любое обличье! Задача любого коммуниста и комсомольца, а в особенности красноармейца, защитника Родины, руководствуясь мудрыми заветами партии и товарища Сталина, отстаивать завоевания Великой Октябрьской Революции до последней капли крови, отдать жизнь за страну Советов! Бдительность и ещё раз бдительность!

– Кхм... – доктор достаточно громко перебил патетическую речь Тора, переключая внимание всех присутствующих на себя.

– Нужно признать, Мэй всё-таки не враг, да и, насколько я помню, Командир всегда говорит, что за Родину нужно не свою кровь проливать, а врагам кишки выпускать. Я прав, Тор?

– Оно конечно так, Карл Густович, кишки-то кому другому намного сподручней, чем себе.

Инструктор строго посмотрел на курсантов:

– Но если нужно, если того требует обстановка, любой из нас за светлые идеалы коммунизма, за товарища Сталина, за наше Советское государство отдаст жизнь, не задумываясь. Вот о чём я, товарищ доктор. Правильно я говорю? – Тор опять обратился к так и стоящим плотной группой, но по стойке смирно, парням, – Мэй для них человек незнакомый, одетый весьма... хм… странно, вот они винтовки-то и похватали. Как по уставу положено. Верно, бойцы?

– Так точно!

– Вот и я говорю, пару раз всыпать бы по мягкому месту, для вразумления, – влез со своим виденьем ситуации пожилой техник Игнат.

– Так давайте знакомиться. Это Лин Мэй, – достаточно бесцеремонно перебил Игната доктор Эмих.

В отличие от Игната, который считал Мэй обычной сопливой девчонкой, и даже Тора, знающего, что девочка – тренированный рукопашник и стрелок, Карл Густович по долгу службы, так сказать, был вовлечён в судьбу молодой китаянки намного больше, чем хотелось бы ему самому.

По его глубокому убеждению, изящная девушка с большими тёмно-зелёными глазами и иссиня-чёрными, по плечи стрижеными волосами была одним из самых опасных существ на территории базы. И дело было даже не в том, что, имея кукольную внешность, Лин Мэй вот уже почти год с фанатичным упорством изучала некоторые очень специфические дисциплины, а в том, что у неё практически отсутствовали социальные якоря, а представление о добре и зле было ещё более специфическим.

А учитывая, что слова о специфических навыках и отсутствии якорей в полной мере относились и к Юи Минчжу...

Двух испуганных до колик пятнадцатилетних китаянок Командир привез после одной из своих бесчисленных командировок, где-то девять месяцев назад. Привез и очень нервно реагировал на все вопросы про обстоятельства столь неожиданного приобретения.

Пару месяцев китаянки кроме занятий по рукопашному бою и стрельбе знать ничего не желали и с таким упоением учились убивать, что у Командира закрались сомнения в их душевном здоровье. Но с приездом Александры Сергеевны, которая с фанатичным рвением взялась наводить порядок во всём, что касалось питания, ситуация стала постепенно выправляться.

Некрасова уговорила Командира оформить девочек работниками на кухню, чтобы у них появилось занятие кроме тренировок, да и вообще стала заботиться о них как о родных дочках, не делая различия между Юи, Мэй и Анечкой.

Инстинктивно почувствовав, что повариха искренна в своих чувствах, китаянки постепенно оттаивали и сами начали относиться к Александре Сергеевне как ко второй маме, а к Ане как к сестре. Окончательно лёд был растоплен, когда Командир, неизвестно как проведав, устроил для Некрасовой и её "дочек" праздник драконьих лодок – один из самых любимых китайцами праздников.

Днём женский коллектив катался по речке на ярко раскрашенных лодках, а на ужин Александра Сергеевна подала к столу сделанное на русский манер праздничное китайское кушанье цзунцзы – клейкий азиатский рис со свининой, завёрнутый в капустный лист и сваренный на пару.

Сначала всхлипнула Мэй, Юи её поддержала, и плотину прорвало, девушки разрыдались. А потом, постоянно сбиваясь на английские и китайские слова, девочки рассказали свою историю.

Из путанного рассказа выходило, что где-то в западной Польше несколько нехороших людей собрались обсудить свои нехорошие дела, никак не идущие на пользу молодому Советскому государству. Командир погрозил им пальчиком, вследствие чего нехорошие люди скоропостижно скончались на месте. А две девочки-рабыни, привезённые в качестве подарка хозяину поместья, перешли в разряд свидетелей. Оставить их там Командир не имел права, погрозить пальчиком не поднялась рука.

Неизвестно, чего ему это стоило, но Командир на свой страх и риск привёз их сначала в Союз, а потом и на базу. По косвенным признакам Карл Густович предполагал, что по этому поводу Командир имел неприятный разговор в НКВД. С кем он разговаривал и какие слова нашёл, неизвестно, но девочки остались.