Андрей Булычев - Ваше Благородие

– По поводу твоего последнего боя, где тебя чуть было не придушили! Тихо, тихо, прапорщик, не суетись, – усмехнулся барон, увидев, как возмущённо встрепенулся раненый. – Тебе сейчас никак нельзя дёргаться, а то ребро как надо не срастётся. Ну так вот, всего насчитали мы полтора десятка трупов у камышей, и десять из них были из беслы. Кстати, странно, ни у одного из них не было на головах традиционных этих волчьих шапок, зато вон все твои с серыми хвостами на картузах щеголяют. Ну да и пусть щеголяют, на то теперь отдельное разрешение от командующего для вас получено. В форме особой команды прописано это как отличительный знак, теперь до вас ни один комендантский патруль не докопается. Цени, Лёшка!

– Спасибо, ваше высокоблагородие, – пробормотал смущённо Лёшка.

– Спас-ибо, – словно пробуя на вкус это слово, повторил главный разведчик.

– Должен будешь, Егоров! Ладно, того джигита, которого вы, как бабочку, штыком пришпилили к коню, мы худо-бедно, а всё же допросили. Сам понимаешь, есть у нас свои методы молчунов расспрашивать, – и он чуть помрачнел, как видно, вспоминая что-то из неприятного.

– Этот отборный эскадрон из полка беслы, охранявший ранее самого султана, прибыл сюда только в январе. За ним сюда должны были подойти отборные части янычар из самого Стамбула, ну да видно, не успели они немного. Сами беслы родом из восточной Турции и, как я понял, из какого-то племени то ли огузов, то ли туркоманов или вообще кара клобуков. У них там союз племён из нескольких народов проживает. В общем, хорошие это воины, и собранные в один полк, они составляют часть личной гвардии султана. Всё, что он нам поведал, вам, егерям, конечно, того знать не нужно. Скажу только, что из всех наши родов войск всех больше беслы уважают зелёных шайтанов, и я надеюсь, вы понимаете, о ком сейчас идёт речь. От их эскадрона осталась теперь только половина. И наш командующий себе отметочку о том сделал.

– Так что от его лица объявляю вам, господин прапорщик, благодарность за грамотные… хм… – иронично хмыкнул подполковник. – Ну ладно, за грамотные действия команды по отвлечению противника от направления главного удара, окружению и разгрому его в лесном массиве, а также за истребление трёх десятков отборных воинов из султанской гвардии.

– Прошка, а ну-ка, поди сюда! – рявкнул барон в сторону выхода, и в шатёр заскочил капрал в пехотной форме, держащий в руках два новеньких штуцера.

– Это тебе от самого командующего в подарок, знает, так сказать, что наш кот сметану любит, – улыбнулся барон, наблюдая, с каким восторгом и горящими глазами гладит Егоров эти ружья.

– Ну ладно, поправляйтесь, господа егеря, – подмигнул он раненым и, козырнув Алексею, вышел из шатра.

Двенадцать! Двенадцать вместе с этими двумя теперь нарезных стволов в команде, да даже тринадцать, если учесть ту переделанную оружейником Шмидтом огромную винтовку.

«Мечты сбываются, – подумал Лёшка, щёлкая курком штуцера. – Вот ведь лис-то господин барон, знает, как и чем замотивировать человека!»

Почти неделю тянулись обозы генерала Олица обратно в Бухарест. Весенняя распутица взяла в плен всю округу. По колено в грязи брели промокшие до нитки батальоны гренадёр и мушкетёрские роты. Чавкали по хляби медленно бредущие конные сотни из казачьих и гусарских полков. Но всех тяжелее сейчас было, конечно, артиллерии. Конные упряжки с транспортировкой не справлялись, и передки с орудиями выталкивались уже больше усилиями людской прислуги, чем измотанными бездорожьем лошадьми.

В крепости Журжи генерал-аншефом Олицом был оставлен гарнизон из шестисот человек во главе с секунд-майором Гензелем. Очень это было опрометчивое решение, надо сказать. Напротив Журжи, на противоположном берегу Дуная, стояла мощная османская крепость Рущук с большим гарнизоном. Но опьянённые победой в недавнем сражении русские были как никогда уверены в своих силах и теперь отходили на север в полной уверенности, что теперь-то турки на этот левый берег уже больше не сунутся.

За эту ошибку русская армия впоследствии заплатит большой кровью и получит, пожалуй, единственное поражение в сражении во всей этой долгой шестилетней войне. Но это будет позже, а сейчас армию-победительницу ждала высочайшая милость императрицы, премиальные выплаты, награды и рост в чинах.

Несколько штабс-офицеров, проявивших в недавнем сражении особую доблесть, получили только что недавно учреждённый орден Святого Великомученика и Победоносца Георгия IV степени. Был среди них и бывший командир Егорова, полковник Колюбякин Сергей Иванович, командир славного Апшеронского пехотного полка. Он на равных со своими рядовыми солдатами участвовал в штыковой атаке на турок и был в числе первых офицеров, ворвавшихся в их центральный ретраншемент.

Сам же командующий, генерал-аншеф Олиц Пётр Иванович, был награждён императрицей орденом Святого Георгия II степени. Во время взятия крепости Журжи и по пути в главный штаб армии он сильно простудился. Лечение в Бухаресте ему не помогло, и 7 апреля 1771 года Олиц умер, так и не успев получить свою высочайшую награду из рук самой Екатерины.

– Кхм, кхм, – кашлянул караульный. – Ваше благородие, тут к вам это, пожаловали, стало быть, – доложился, смущаясь, молоденький солдатик Лёнька. Из-за его плеча выглянула улыбающаяся мордашка Анхен. Светлые локоны выбивались у девушки из-под платка, а её большие зелёные глаза сияли на таком чистеньком и красивом личике.

– Пропусти, любезный, это ко мне, – подтвердил Лёшка и привстал со своего топчана.

У него был самый настоящий роман с этой милой девушкой. Сам себя укоряя первое время, Лёшка не смог удержаться от того, чтобы не потянуться своей юной душой к этому милому человеку. Где-то далеко в России была сейчас Машенька Троекурова, дорогая Маша, его первая, скорее мальчишеская любовь в этом мире. Девица, которой он пообещал вернуться, а она – что будет его непременно ждать. Но почти что уже год не было никаких вестей из родного и такого далёкого от Валахии поместья, так же как не было их и от самой Машеньки. Почтовое сообщение здесь шло в основном по государственной линии, а частные письма были великой редкостью. И образ красивой голубоглазой девушки постепенно таял, заслоняясь боями и повседневными армейскими буднями. Ну а теперь у него была его Анхен. Его милая и дорогая Аня.

Всё случилось у них как-то само собой. По прибытии в Бухарест буквально на второй день как занесли его в тот дом, который он занимал и прежде и где положили его раненого на топчан в светёлке, влетело это светлое и растрёпанное чудо и, припав к его груди, разревелось как малый ребёнок.