Руслан Агишев - Диверсант Петра Великого [litres]

Мое смятение вообще выросло бы до космических размеров, если бы я хоть одним ухом смог услышать, о чем говорили эти двое несколькими минутами раньше…

– …Тише-тише, майн фроенд, а то он услышит. – Петр едва успел остановить Лефорта, когда тот уже приготовился окрикнуть зарвавшегося мальчишку; тот, только представьте себе, посмел хулить форму самих преображенцев, пошитую по лучшим образцам саксонских военных мундиров. – Давай послушаем.

– Как же так мочь слушать, государь? – никак не мог успокоиться Лефорт, на глазах которого какой-то босоногий прыщ разносил в пух и прах едва ли не основы военного дела. – Это же есть унзин… чепуха! Какой еще лопатка? Зачем? Зольдат не есть трус! Зачем ему копать укрытие?

Не слышал я и их препирательств по поводу фляжек с водой, которые Лефорт вновь назвал расточительством и совершенно никчемным делом.

– Фляжка – лишний тяжесть для зольдат. Зачем? Кругом есть питье. Везде есть речка, колодец, ручей, – начал было Лефорт и тут же сконфуженно сдал назад. – Хотя, государь… – Лефорту вдруг вспомнились окончившиеся постыдными неудачами Крымские походы. – В степи и жаре… фляжка есть нужный инструмент для зольдат.

– А про какие такие карманы Лексашка говорил? И что за сей предмет диковинный рюкзак? – неугомонный Петр то и дело спрашивал у Лефорта о том, что услышал только что. – Хотя… пусть он сам нам все расскажет.

Жарко. Чертовски жарко. Полуденное солнце палило так, что хотелось сбросить с себя всю напяленную амуницию: и суконный камзол с рядами бронзовых пуговиц, и неудобную треуголку, и узкие лосины – и бежать отсюда прочь. Вдобавок тяжеленная фузея с силой давила на плечо, заставляя неметь руку.

– Спасибо тебе, Петя. Вот подкузьмил так подкузьмил своему «лепшему другу», – сквозь зубы шептал я, как и сотни других солдат механически вышагивая по земле. – Решил мне устроить курс молодого бойца…

Село Преображенское… На широком поле, одним краем которое упиралось в странного вида крепостицу с высокими земляными валами и деревянными бастионами, маршировало сотни три-четыре солдат, которые кривыми рядами то сходились, то расходились. От вытоптанной до камнеподобного состояния земли в воздух поднималась пылевая взвесь, окрашивавшая зеленые солдатские мундиры во что-то непонятное серо-желтое.

– Блин, я уже начинаю жалеть, что сеструха его, царевна Софья, пролетела со своими претензиями на престол, – не переставал я бормотать себе под нос, ведь именно это мне еще помогало хоть как-то держаться на ногах. – Ведь ей самую малость оставалось. Буквально еще чуть-чуть надо было поднажать. Дурость какая-то, честное слово…

«Дурость» – вот слово, за которое тут же зацепился мой мозг, словно за палочку-выручалочку. «Как же можно было проиграть? Софья же, в принципе, не глупая баба. Ведь как-то рулила до этого целым государством. Послов иноземных приводила, реформы даже какие-то проводила, с крымчаками воевать пыталась. Неужели дурость ее раньше не видна была? А советчики ее где были? С кем-то же она советовалась, строила планы, что-то обсуждала? Шакловитый, Голицын – не пацаны ведь. Один целым Стрелецким приказом рулит. Считай, министр внутренних дел как минимум. Второй – представитель знатнейшего боярского рода, во время Крымских походов находился во главе всех вооруженных сил государства. Министр обороны, вылитый… И – что? Все вместе – Софья, Шакловитый и Голицын – облажались! Имея под рукой весь административный аппарат и поддержку со стороны стрельцов, проиграли мальчишке… Откуда эта дурость только в башках берется? Заговор толком подготовить не смогли. Ни одного козыря грамотно не разыграли… У них же идеальная ситуация была! Наследник связался с иностранцами, которые ему весь имидж в глазах простого люда и духовенства подпортили. Петр притом взял моду без охраны разгуливать. Словом, сказка! Приходи и бери его голыми руками! А эти – что? Бог мой, косяк на косяке и косяком подгоняет! Стрельцы бухают в каждом селе, словно в последний раз. Никакой разведки не ведется. Поверить готовы в любые бредни. Чуть нажми, сразу же лапки кверху поднимают…» У меня эта ситуация с бездарно проваленным заговором никак в голове не укладывалась. Неужели ни Софья, ни ее сторонники не понимали, что это их последний шанс? Как оказалось, партия Петра, напротив, это прекрасно осознавала и бульдожьей хваткой вцепилась в представившуюся им возможность… Уже к вечеру того дня, когда несколько крупных стрелецких отрядов заговорщиков с размахом «гуляли» в десятке верст от убежища наследника, к Петру прибыло подкрепление – две сотни «потешных» солдат с целой орудийной батареей и десятков шесть дворянской конницы.

На следующий день в Троице-Сергиеву лавру потянулась непрерывная вереница готовых присягнуть наследнику, среди которых были и представители знатных боярских родов – Шуйских, Шереметевых, Морозовых, Вельяминовых, и высшее духовенство, и офицеры-иностранцы, и многие другие. Примчалась и матушка Петра Наталья Кирилловна во главе многочисленных родственников, которые тут же все взяли в свои руки. К концу этого же дня заговорщики вернули тающие на глазах стрелецкие отряды в Москву, оттуда в лавру полетели слезные сестринские послания брату с желанием примирения…

А как же я? Что случилось после всего этого со мной? Получил ли я свою награду за сведения о стрельцах? Может, должность при дворе наследника? К сожалению, все оказалось совсем не таким, каким мне рисовалось. За свои художества я удостоился лишь дружеского похлопывания по плечу от Петра и сдержанной похвалы от Лефорта. Лев Кириллович Нарышкин, высокий дородный боярин, родной дядя Петра, и его мать, Наталья Кирилловна, взявшие на себя всю полноту власти, вообще смотрели на меня как на пустое место. Пару дней я в лавре мотался из угла в угол как неприкаянный. Никто со мной не разговаривал. Для знати я был безродным, для слуг – очередной игрушкой молодого наследника. Когда же Петр про меня вспомнил, то определил в барабанщики в Преображенский полк для «познания всех тягот воинской службы и подготовки к славным на славу Отечества деяниям». Вот так я и оказался, блин, в петровской армии на самой нижней ступени, и вместо сверкающих воинских высот мне светили пока лишь едкая пыль марширующих солдат и вонь загаженных солдатских нужников!

Тяжелые, монотонные упражнения по шагистике, нудные пристраивания в ряды и колонны выматывали не хуже повисшей в воздухе жары. Над марширующими солдатами стоял тяжелый дух пота и, что греха таить, мочи, который после пяти часов непрерывных экзекуций уже совсем не ощущался. Многие шатались, с трудом переставляя ноги.