Руслан Агишев - Диверсант Петра Великого [litres]

– Откуда сам? – подошел я к первому солдату, кряжистому мужику с щеткой русых усов и ручищами лопатой. – Ремесло какое знаешь?

– Из ковалей мы, господине. И батька коваль, и батька его коваль был, и его батька, – собственно, это и объясняло немалую ширину его плеч, и черные от въевшейся гари ладони.

Кивнув на это, я перешел к другому. Этот мордатый был рябой. Все лицо в небольших серых пупырышках. Казалось, коснись рукой, весь в гное окажешься.

– При боярыне Морозовой обретался. Холопствовал, господине, – окая, заговорил он.

Третий солдат тоже был из дворни. Его сам Петр выпросил у какого-то боярина за высоченный рост и дурную силу. Четвертый, пятый, шестой и остальные солдаты также были под стать. «Да уж, молодцы! Каждой твари по паре. Кузнецы, слуги, повар, один шорник, кажется. Из этих мне диверсантов не слепить…» Да-да, я хотел создать отряд для решения особых вопросов, как любят говорить в определенных кругах. Им не надо бодро шагать по мостовым захваченного города, не надо бежать в атаку в едином строю, не надо красоваться в затейливых мундирах перед жеманными девицами. Мне нужны были люди особого склада, которые и в дом заберутся без стука, и в лесу не чужие, и с ножом работать могут. Словом, не здесь я нужных мне людей искал… «Бычки тут одни, а мне нужны кто? Блин, что же я туплю-то?! Среди убийц и воров поискать надо мастеров на все руки. А что? Жизнь учит, что алмазы искать надо в навозе и грязи… Вот и поищем тех, с которыми мне сам черт не брат».

– Так! Слушаем меня внимательно, солдатики. Наш государь отдал мне вас в подчинение. Звать меня Александр Данилович или командир, по-простому. Буду вас учить воевать по-новому. Умелым и разумным обещаю честь, славу и кошт казенный, а остальным – батогов ядреных, – поддал я строгости и солидности в голос. – Так… Ты! – выцепил я пальцем рябого с пройдошистым лицом. – Будешь главным над остальными. Здесь монеты на обустройство. В соседней деревушке найдешь пару изб с двором у леса, чтобы на постой встать. Припасов купи на три десятка человек. И кузнеца мне найди. Все ясно? – Небольшие потертые монетки – с десяток алтын – волшебным образом исчезли с ладони рябого, что заставило меня поволноваться. – Воровать и бражничать будешь, повешу на березе, а перед этим потроха на сучьях развешу.

Отправив забухтевших что-то солдат на поиски нашей новой базы, я вместе с одним из солдат, серьезным молчуном, двинулся в Москву. Путь мой лежал в Разбойный приказ, где я надеялся подыскать себе новых подопечных.

– Блин, всю задницу отбил. Я, дурак, еще у себя дороги хаял. Да у нас настоящее стекло, автобаны русские, – взвыл я после пары часов езды на телеге; если бы не мягкая перина из сена и каких-то старых тулупов, то я бы, наверное, с места встать не смог.

Пробиться в самое святое Разбойного приказа – подвалы мне удалось лишь после долгих мытарств. Я ведь совсем забыл о том, что сейчас у служек приказа было самое горячее время. Ведь только-только отгремел бунт и начался сыск всех его участников. Дорога от Преображенского, где сейчас располагался Петр со всем двором, до Москвы была увешана виселицами со стрельцами. Плахи стояли и в городе. Приказ же буквально «стоял на ушах». Служки, как оголтелые, с кучей свитков носились из одной норы-комнатки в другую. Делая страшные лица и пуча глаза, подьячие с бормотанием проносились мимо меня, даже слушать ничего не хотели.

Думаю, в другое время меня бы даже на порог приказа не пустили. Сейчас же, с грамотой от нового государя и приказом «вспомоществовать подателю сего во всем», я с горем пополам смог пробиться в пыточную. Здесь от жуткой атмосферы у меня сразу же заныло под ложечкой.

– Изволь, батюшка, проходь, – невнятно дребезжал скрипучим голосом старичок с козлиной бородкой и надвинутым по самые брови истрепанным монашеским клобуком; он открыл толстую, сколоченную из массивных дубовых досок, низенькую дверь, откуда тут же дохнуло затхлостью и сыростью. – Головенку-то, милостивец, опусти, а то, не ровен час, зашибешь о каменья.

Часто моргая, чтобы глаза скорее привыкли к полумраку подземелья, я положил в ладонь старичку невесомую копеечку. В моем довольно щекотливом деле нужен был дельный советник. А кто, как не местный старожил, сможет обо всем рассказать?

– Я же, господине, почитай, здеся три десятка годков подвизался. Чай государя-батюшку нашего, царствие ему небесное, осемь разов видеть довелось. Вот, как тобе. – Он с кряхтением заковылял по полутемному коридору, гремя массивной связкой ключей на поясе. – А приказного главу нонешнего, почитай, кажный день вижу. Много тут душ православных побывало…

Я тяжело вздохнул, понимая, что старик сейчас, скорее всего, ударится в никому не нужные воспоминания. Однако случился сюрприз в виде привета из прошлого. Приказной служка вдруг остановился и заговорщически махнул мне рукой, подзывая подойти ближе. Оказалось, он пальцем тыкал в часть стены, которая, к моему удивлению, оказалась полузаделанной камнями деревянной дверью. Доски здесь были почти черные от сырости, обтянутые толстыми железными полосами и густо оббитые рыжими от ржи гвоздями. С самого низа двери, который был заложен камнями почти полностью, я разглядел даже цепь, тянувшуюся от края до края.

– Я еще юнцом безусым был, а старики баяли, что колдуна здесь одного, спымав, держали. Лютый, говорят, быв, просто ужас. Одних душ православных загубленных на нем с тысячу. Волховал, сатанинскими зельями люд травил. – Старикан аж глазенки закатил, а у меня екнуло в груди от нахлынувших воспоминаний. – Баяли, что колдун сей мог любую бабу в девицу писаной красы обратить. Зельем своим прыснет разок, а то и два раза, и у девицы в заду прибавилось. Еще прыснет – и грудя выросли…

«Это же моя камера, где меня Иван Грозный в прошлое путешествие держал! Мать вашу! Точно она! Поворот приметный вот. Снизу булыдганы здоровенные… Блин, да он же про косметику говорит!»

– …С той поры, батюшка, дверца сия запечатана стоит. Кажный год прыскают ее святой водой, и батюшка святым крестом осеняет. А то, не ровен час, оживет сей колдун и начнет свои злодейства заново творити. – Наконец старик двинулся дальше, не переставая кряхтеть и вздыхать. – А вот тама, милостивец, и касатики нашинские сиднями сидят. О судьбинушке своей горюют… Вот они, душегубы, тати…

Он тыкал пальцами в толстые железные пруты, изъеденные ржавчиной, за которыми в темноте шевелилось что-то черное и вонючее. Потом старик зажег еще один факел, и мне, наконец, удалось рассмотреть сидельцев.

– Вот они, буйны головы, сидят. Супротив государя черное дело замыслили. – Старик водил факелом из стороны в сторону, освещая сидевших вповалку стрельцов. – Все здесь, господине. Местов уж нету, а их тащут и тащут, тащут и тащут.