Руслан Агишев - Диверсант Петра Великого [litres]

Однако в один прекрасный день все изменилось. В то утро я хандрил. Точнее, дичайшая тоска грызла меня уже третий или даже четвертый день. Мне все осточертело до такой степени, что пропал аппетит и нарушился сон. Я не понимал, что делать дальше. Мои идеи с помощью военных придумок вырваться в число первых лиц государства и превратиться в более или менее самостоятельную фигуру сейчас казались детскими и даже глупыми. Получилось, что, напрягая жилы, в течение двух месяцев я толком ничего не добился. Мои военные изобретения – дымовые и горчичные гранаты, пороховые ракеты и так далее – в лучшем случае считались невиданными диковинами, а в худшем – глупым способом потратить государственные средства. Даже мой броненосец, эффективность которого не нужно было никому доказывать, сейчас одновременно гнил и ржавел у причала в Архангельске, никому не интересный и не нужный. Огнеметом, смешно сказать, вообще никто не заинтересовался. Генерал Гордон, рассказал боярыч, долго выхаживал возле моего огнеметного орудия, снятого с броненосца. После махнул рукой и пробурчал что-то против нечестного, порочащего настоящего воина, оружия. Мол, солдат должен добыть победу только штыком и мушкетом. Словом, я едва ли не целыми днями лежал в постели и мучительно думал, что теперь делать.

В тот день на меня накатило особенно сильно. Дико захотелось домой, увидеть своих близких, оказаться в знакомой с детства обстановке. Боже, это было какое-то непередаваемое чувство гнетущей тяжести, с силой сосущей меня изнутри. Хотелось выть и рычать, бросаться на стены.

– Блин, как же мне паршиво-то, – со стоном прошептал я, с отвращением сметая со стола кувшин с остатками браги. – И от этого толка нету. Черт, как же я ненавижу эту проклятую картину…

Видит бог, если бы мне сейчас каким-то чудом в руки попалась та самая картина-портал, я бы исступленно стоптал ее, а остатки сжег и развеял пепел. Эта чертова картина физически уничтожила всю мою жизнь, превратив в скитальца вне времени и пространства.

– Черт все это побери! – от души пнул я лавку и едва не отбил ногу. – Задолбало все.

Вдруг мой бешеный взгляд остановился на беленой стене мазанки. Тут меня переклинило, и я, схватив с давно уже остывшей железной жаровни первый попавшийся уголек, начал рисовать. Размашистыми резкими движениями вывел ровные линии, затем сменившиеся на изломанные. Истончившийся уголек тут же менял на новый и снова бросался рисовать. Я не знал, что рисую и почему рисую. Словно что-то двигало моей рукой, подсказывая, куда и как направить черную линию дальше.

Я не помню, сколько продолжалось это сумасшедшее действо. Когда же все это схлынуло, я обессиленно рухнул на холодный деревянный пол, чувствуя себя выпотрошенным и выжатым как лимон.

– Что это было такое? Блин, что это за дерьмо? – еле слышно бормотал я, пытаясь собрать глаза в кучку. – По ходу, крыша, у меня потекла окончательно. Черт! Что это еще такое? – Я поднял голову к стене и оторопело уставился на то, что нарисовал. – А-а-а! Мать вашу! Это опять она! Нет! Нет! Не может быть!

С глиняной поверхности, выкрашенной побелкой, на меня смотрело черно-белое спящее море и уходящий вдаль парусник, укутавшийся в белоснежную громадину парусов. Со смешанным чувством ненависти и надежды я впился взглядом в картину, буквально ощупывая глазами каждую ее черточку. Я узнал ее! Пусть холстом здесь была беленая поверхность стены, покрытой глиной, а красками служил обыкновенный уголек. Это точно был «Штиль» Айвазовского! Проклятая картина, отправившая меня в бесконечное перерождение жизней!

– Она… – скрип моих зубов, казалось, был слышен и на улице. – Я рву задницу, мочу людей направо и налево, чтобы найти картину-портал. Из-за нее меня один раз рвали на дыбе, два раза резали ножами наемные убийцы, один раз расстреливали перед строем из пулемета, сжигали в кабине штурмовика… Блин! А-а-а! Я же мог ее просто нарисовать! Мать вашу! Я ее мог нарисовать своими руками! А-а-а!

С улицы, услышав мои дикие вопли, уже ломились морпехи. Боярыч, вопя от ярости, рубил топором ставни. Кто-то стал палить из пистоля. Правда, все это я уже не слышал. Все мое внимание захватила Она! Картина, подобно гомеровским сиренам, звала меня, обещая возвращение домой.

– Домой, домой, – кивал я сквозь слезы, лившиеся из глаз. – Я возвращаюсь домой.

С хрустом выбив ставни и вломившись через окно внутрь, боярыч с ужасом увидел, как меня окутывало яркое сияние. Я же, виновато улыбнувшись, прошептал:

– Прощай, братишка. Я возвращаюсь домой. Надеюсь…