Руслан Агишев - Диверсант Петра Великого [litres]

– Что толку-то с них? Держава за службу мастеру не копейку али две дает, а рубликов немало, – недовольно буркнул Петр, всем своим видом показывавший, что не видит пользы от такой когорты людей. – Нам сейчас, Лексашка, другое потребно.

Я, конечно, понимал царя. О каком еще искусстве сейчас он мог думать? На носу был поход на Крымское ханство, просматривалась война с Османской империей и Шведским королевством. Страна задыхалась от недостатка опытных мореходов, кораблестроителей, литейщиков, оружейников, офицеров всех званий, горных мастеров, на найм которых направлялись огромные средства. Кто в таких условиях будет думать о людях искусства? Какие художники, скульпторы? Пушки, ружья, корабли нужны…

– Государь, прав ты. Во всем прав, – не мог я не потрафить царю, прежде чем снова начать гнуть свою линию. – Только подумай ты и о вот о чем… Россия сейчас становится другой. Она меняется, превращаясь из неуклюжего несмышленыша в громогласного и сильного юношу. Меняешься и ты, государь. Еще пару лет назад ты жил вольной жизнью, а сейчас все твои думы только о России, о ее величии. Растет твое умение управляться с делами, прибавляется знаний в разных науках. Разве не так? – Петр в своей излюбленной манере чуть наклонил лобастую голову вперед, словно желал забодать меня. – Конечно же, так. А как обо всех твоих славных деяниях узнают наши потомки? Кто им расскажет о будущих победах российского оружия? Где они увидят славного своими деяниями монарха? Разве плохо будет, если несмышленые недоросли на парсунах увидят славные баталии с русским воинством или своего монарха верхом на белом жеребце? Во всех западных странах государи покровительствуют живописцам, чтобы они славили их деяния. На Пиренеях изображают роскошные балы гишпанского короля, в Париже рисуют огромные парусные корабли французского монарха. Не отстают голландцы, ляхи. Только в нашей державе нет к этому интереса.

Думаю, в эти минуты на меня снизошло вдохновение. Я вываливал на юного царя десятки фактов, примеров и историй, в которых художники создавали красивейшие произведения о западноевропейских королях, их победах в сражениях, их увлечениях. Искусствоведческие образование лишь добавляло красноречия в мою речь, не давая Петру опомниться от изобилия красочных примеров.

– В Гишпании полсотни лет назад живописец Диего Веласкес так талантливо изобразил своего короля Филиппа IV, что до сих пор этой картиной восхищаются тысячи людей. За две сотни лет до этого фламандец Ян ван Эйк изображал на картинах жизнь герцога Баварии Иоганна III, показывая сцены отдыха и войны… Государь, сам посуди: разве не на пользу державе это?

Правда, в какой-то момент своей вдохновенной речи я споткнулся, чувствуя, что наговорил много лишнего. Я ведь совсем забыл, что являюсь всего лишь безусым юнцом, недавним слугой Лефорта, а еще раньше рыночным продавцом пирожков! Разве мог все это знать бывший голодранец, никогда не бывавший дальше московских крепостных стен?! К счастью, Петр, впечатленный моей речью, не обратил на это никакого внимания.

Не знаю, что он там себе представил, но проняло его здорово. Петр тут же согласился с тем, что слава российского оружия должна жить в веках и все прошлые и будущие баталии нужно обязательно запечатлеть на холсте. Деятельный ум царя сразу же начал придумывать сюжеты будущих полотен, на которых должны быть и морские баталии, и абордажи кораблей, и штурмы крепостей и городов, и поединки солдат. Не забыл он и про торжественные события, память о которых тоже следовало бы сохранить для потомков.

– После каждой виктории потребно и нам сделать, как в ромейской истории, когда полководцы-победители с великим триумфом въезжали в Рим. Весь путь надлежит украсить цветами. Простой люд пусть бросает венки и цветы на дорогу, по которой шествует триумфатор, – мечтательно произнес царь, смотря куда-то вдаль, поверх моей головы. – Сию парсуну я велю повесить в своей спальне.

Его мечтательный порыв, случайно мною спровоцированный, еще долго продолжался. После сухопутных баталий он перешел на морские. На будущих полотнах ему захотелось обязательно увидеть и старинные новгородские ушкуи, и восстановленный им ботик, и настоящий испанский галиот. Вспомнил Петр и про первый русский военный корабль западноевропейского типа «Орел», построенный еще при его отце, царе Алексее Михайловиче. Царь его тоже непременно хотел увидеть на одном из полотен.

В какой-то момент мне показалось, что сегодняшний день никогда не закончится. После нашего разговора, плавно перешедшего в очередное застолье, Петр потащил меня и всех, кто оказался рядом, проверять, как там поживает его новое приобретение – захваченный голландской корабль-разбойник. Полазив по судну, потрогав едва ли не каждую пушку, нам вновь пришлось бражничать.

Первое время, пользуясь теснотой корабля и плохим на нем освещением, я пытался хитрить, выливая часть вина в какой-нибудь угол или за борт. Однако вскоре был пойман за руку. С того момента Петр самолично наблюдал, пью ли я вместе со всеми или нет. Не помогали отговорки про малолетство, дурноту и плохой сон. Словом, если бы не съеденный заранее крупный шмат сала, я бы вновь оказался в беспамятстве.

Попасть домой в этот день мне удалось лишь глубоко за полночь. В кромешной темноте я сполз со своего смирного коняги и с трудом завел его во двор.

– Когда же электричество дадут-то? Ильич, где ты там со своей лампочкой? – бормоча себе под нос, я стащил с жеребца седло и ласково потрепал конягу по холке. – Лишь бы шею не сломать…

В этот момент почти под моим носом от стены отделилась фигура в бесформенном балахоне. Издав сдавленный вопль, я выхватил один из своих пистолей и, выставив его вперед, судорожно нажал на курок.

Бах! Громыхнуло так, что ударило по ушам. Яркий сноп огня вырвался вперед, выхватывая из темноты скрюченную фигуру незнакомца. Я уже тянул второй пистоль, правда больше напоминавший монстрообразный мушкетон. После выстрела из такого зверя от ночного гостя вообще ничего не должно было остаться. Видимо, он тоже это понял…

– Командир, это же я! Боярыч, я! – Незнакомец вдруг заревел поразительно знакомым голосом. – Не пали, Христом Богом молю! Я это! Слышишь?! Шутканул я сдуру…

Признаться, в эти самые мгновения мне чертовски сильно захотелось разрядить в его сторону и второй пистоль. Желание выстрелить было столь сильным, что я с трудом не сделал этого.

– Урод! Совсем спятил, что ли? Ведь пристрелить мог, – сдавленным от бешенства голосом зашипел я. – У меня чуть сердце от страха не остановилось. Думал, все, конец пришел. Сейчас, как куренка, зарежут.

Пережитое пришлось срочно запить медовухой, что хранилась дома. Боярыч тоже не отказался. Он шустро опрокинул в себя пару кружек, заявив, что тоже испугался смертушки лютой.