Анатолий Дроздов - Кровь на эполетах [СИ]

Провожали меня в полку тепло. Офицеры расстарались, и сумели снарядить меня для встречи с царем. Мундиры гвардии и пехоты отличаются. Мой обзавелся золотым шитьем на воротнике и обшлажных клапанах, причем, сделали это за ночь, пока спал. В придачу шла подбитая волчьим мехом шинель с пелериной, офицерская шляпа с султаном из петушиных перьев и золотой петличкой, кивер с кокардой в виде двуглавого орла вместо гренадки. Шляпу носят вне строя, кивер – наоборот. Где только раздобыли все это в захолустном Минске [73] Минск в ту пору был реальным захолустьем, Могилев, Витебск, Полоцк куда больше. ? И ведь новое, не ношенное. Офицеры батальона купили форму в складчину и слышать не захотели о возмещении расходов.

— Не обижайте, Платон Сергеевич! — выразил общее мнение Синицын. — Благодаря вам мы в чинах выросли, ордена получим, да и деньги есть – опять-таки вашим тщанием. Представьте нас, как должно, перед государем. Вы первый от нашего полка, кого он увидит.

Оставалось только сердечно поблагодарить. А вот Спешнев на пирушке выглядел нерадостно.

— Что такое, Семен? — спросил я его наедине. — Не рад полковничьему чину?

— Так ведь гвардия! — вздохнул он. — У них расходы на мундиры и прочее – никакого жалованья не хватит. Не случайно там помещики или их дети служат. У меня же ни кола, ни двора, — он расстроенно махнул рукой.

Я почесал в затылке. Вот тебе и царская милость! Кому радость, а кому – и беда.

— Не грусти! — сказал, подумав. — Кончится война, напиши царю. Гвардейскому полковнику это можно. Пожалуйся на скудость, попроси в кормление имение из казны или денег.

— Думаешь, даст? — засомневался Семен.

— За спрос не бьют, — успокоил я. — Отказать герою не кузяво. Вельможи не стесняются просить, а ты кровь за Отчизну проливал. Не забудь, кстати, в письме о том помянуть. Выбери подходящий момент, лучше всего после заключения мира – и дерзай! Государь будет в хорошем настроении, полагаю, не откажет.

— Ну, и голова у тебя, Платон! — воскликнул повеселевший Семен. — Сам бы не додумался.

— Это ты при дворе не бывал, — хмыкнул я. — Там быстро научили бы. Только и знают, что у государя клянчить.

Офицеры проводили меня до заставы на выезде из города. Попрощались, обнялись, мы с Пахомом сели в седла и направились в Вильно. В своем времени я бывал в нем, и ожидал увидеть, если не знакомую столицу независимой Литвы, то ее уютный центр с костелами, дворцами знати и прочими красивыми зданиями. Нет, они никуда не делись, но Вильно встретил нас занесенными снегом улицами, бредущими по ним людьми в лохмотьях и валяющимися у стен домов мертвецами.

— Что тут творится? — спросил я будочника, указав на идущий навстречу обоз из повозок, груженных трупами. Вели его солдаты в форме артиллеристов [74] Именно артиллеристам поручили вывозить из Вильно трупы умерших от чумы. При этом заразился каждый третий из них. .

— Чума! — коротко ответил он.

Твою мать! Запамятовал. Французы, покидая Вильно, оставили здесь десятки тысяч больных чумой солдат и офицеров. Большинство из них умерли. Поскольку хоронить в мерзлой земле затруднительно, да еще в таком количестве, трупы вывозили за город, где складывали в штабеля до потепления. Повезло с командировкой!

Не мудрствуя лукаво, я направился к дворцу генерал-губернатора. Где ж еще мог остановиться царь? Дворец по нынешним временам огромный, места много. Выглядел он, конечно, не так нарядно, как Президентский в моем времени, но силуэты построек узнаваемы. На площади перед дворцом горели костры, у них грелись караульные. При виде нас, они сняли ружья с плеч, но целиться не стали – обозначили намерения.

— Кто такие? — спросил подошедший к нам гвардейский унтер-офицер.

— Командир первого батальона лейб-гвардии Белорусского егерского полка капитан Руцкий с денщиком. Прибыл по повелению его императорского величества.

— Лейб-гвардии Белорусский? — удивился унтер. — Не слыхал о таком.

— Образован неделю назад указом государя. Позови кого-нибудь из офицеров.

— Ждите здесь, — сказал унтер и направился в кордегардию [75] Кордегардия – помещение для караула. . Обратно вернулся с молоденьким офицером. При виде его я спешился.

— Гвардии подпоручик Пущин, — поднес офицер руку к киверу. — Лейб-гвардии Московский полк. С кем имею честь?

Я представился, достал из сумки сопроводительную бумагу и протянул ему. Он взял и пробежал глазами.

— Никаких указаний на ваш счет, господин капитан, я не получал, — сказал, покончив с чтением. — Потому пропустить не могу, да еще с лошадьми, — он улыбнулся. — Не желаете ли подождать в кордегардии? Отогреетесь в тепле. Я тем временем схожу и справлюсь у начальства.

— Благодарю, господин подпоручик, — кивнул я. — Моему денщику место найдется? Оба намерзлись.

— Раз он тоже гвардеец… — пожал плечами Пущин. — Следуйте за мной.

Мы подошли к зданию с колоннами, примыкавшему к дворцу слева. Выскочивший из дверей солдат принял у меня повод лошади, и они вместе с Пахомом отправились куда-то устраивать коней. Мы же с Пущиным вошли внутрь. Подпоручик отвел меня в комнату, где на стульях за столом сидели двое юных прапорщиков. Завидев нас, они вскочили.

— Вольно, — махнул им рукой Пущин. — Гвардии капитан, — слово «гвардии» он выделил интонацией, — побудет здесь, пока я справлюсь о нем у начальства. Раздевайтесь, господин капитан, — сказал, повернувшись ко мне. — Ждите. Я постараюсь скоро.

Он повернулся и вышел. Я снял шляпу и примостил ее на стоявшую справа от порога вешалку. Затем расстегнул пуговицы и стащил шинель, повесив ее рядом. Повернулся к прапорщикам. Они, не сговариваясь, уставились на крест на моей шее.

— Ого! — не сдержал восклицание один из них. — Георгий третьего класса! Простите, господин капитан, — добавил, смутившись.

— Ничего, господин прапорщик, — улыбнулся я. — Понимаю ваше удивление. Такой орден у обер-офицера – редкость.

— Позвольте отрекомендоваться! — вскочил восклицавший: — Князь Голицын Александр Петрович.

— Граф Толстой Петр Аркадьевич [76] К реальным родам Голицыных и Толстых отношения не имеют. , - встал второй.

— Капитан гвардии Руцкий Платон Сергеевич, — кивнул я. — Командир батальона лейб-гвардии Белорусского егерского полка.

— Не слыхал о таком, — удивился Голицын. Толстой кивнул.

— Преобразован указом государя из сорок второго егерского, — пояснил я, проходя к столу и размещаясь на свободном стуле. — В знак великих заслуг перед Отечеством. Присаживайтесь, господа.

— И чем вы отличились? — поинтересовался Голицын, в свою очередь опускаясь на стул.

— Убили Бонапарта.

— Так это вы? — выпучил глаза Толстой.