Борис Конофальский - Башмаки на флагах. Том третий. Графиня фон Мален

— Дозвольте мне быть вашей прислугой сегодня, господин генерал, о большем и не прошу.

— Почту за честь иметь таких служанок, — отвечает кавалер, разглядывая даму.

Она и вправду очень собой хороша, тугой лиф платья не может скрыть ее прелестей, кожа на лице чиста, зубы ровны, ручки ловки.

Она без разрешения берет его бокал и отпивает из него:

— Ах, у вас тоже белое, господин генерал.

— Это токайское, — отвечает он, совсем не злясь на красавицу из-за ее своеволия. Ему это даже нравится.

— А будут ли певцы? — спрашивает еще одна дама.

— Да-да, — кричит, вскакивая со стула, юная Сабин. — Хочется песен!

— Габелькнат, певцы будут? — спрашивает Волков.

— Непременно, — отвечает тот, — сейчас распоряжусь.

Когда он проходит мимо, Волков хватает его за рукав:

— А отчего Румениге так мрачен? Не пьет ничего, с дамами молчит.

Габелькнат склоняется к уху генерала и шепчет:

— Он скорбит из-за бесчестья.

— Что? Из-за какого еще бесчестья?

— Эмилия Вайсберг, — продолжает Габелькнат, косясь на красавицу, что сидела подле генерала, — родственница его, жена покойного его дяди. Он считает, что она позорит его фамилию.

— Ах вот оно что?

— Да, он не ожидал ее тут увидеть. Вот и бесится, дурень. Ничего, выпьет, так дамы его развеселят.

Волков усмехнулся, а музыканты уже играли всем известную и всеми любимую песню про любовь. Вперед, к столу, вышел тонконогий певец и стал петь высоким, звонким голосом. Дамы притихли, умиляясь словам песни и чувственному голосу, а Эмилия Вайсберг, слушая певца, — ничего, что мрачный родственник рядом, — взяла кавалера за руку.

А как песня кончилась, шумная и молодая Сабин снова вскочила, выпила залпом полный бокал вина до дна и закричала:

— Господа, отчего же мы не купаемся? Ванны свободны, бассейн тоже, воды и простыней вдоволь, я хочу купаться, а ну-ка, Сусанна, помоги снять платье!

Она вылезла из-за стола и стала разоблачаться, а подруга ее, румяная и чернобровая, стала ей в том ловко помогать. И полминуты не прошло, как изящная и юная Сабин осталась в прозрачной насквозь нижней рубахе, с распущенными волосами. Приплясывая под жадными взглядами молодых господ и недобрым взглядом госпожи Эмилии Вайсберг, подбежала к генералу и, схватив его за руку, заговорила весело:

— Пойдемте, господин мой, купаться. Ванны горячие, невозможно как хороши.

Ее рубашка так тонка, что почти ничего не скрывает, тело ее молодое так и влечет к себе мужские взгляды.

— Да подождите вы, — смеялся кавалер, вылезая из-за стола, — какая вы, право, неугомонная. Не полезу же я в воду в одежде!

— А я вам помогу разоблачиться, — тут же говорит Сабин. И склоняется пред ним: — Давайте я помогу вам снять туфли.

— А я помогу чулки, — кидается к нему темноволосая Сусанна, тоже уже почти разоблачившаяся.

Волков смеется и соглашается. Играет веселая музыка. Другие гости тоже выходят из-за столов, тоже начинают раздеваться, причем дамы раздеваются быстрее молодых господ. Те еще сидят, краснея, за столом, а красавицы, одна другой помогая, распускают шнуровки на корсетах и, заголяя ноги, стягивают чулки. А слуги несут всем простыни и кувшины с вином к бассейну, к ваннам. А девы, разоблачаясь, даже не уходят за ширмы и тела свои прекрасные едва прячут в простыни, прежде чем погружать их в горячие воды. А погрузив, так простыни те бросают за безнадобностью. И плещутся в воде в своей естественной красоте. Волков выпивает еще токайского и радуется. Две дамы, сами уже разоблачившись, теперь помогают раздеться и ему и смеются тем звонким смехом, которым обычно смеются молодые красавицы, что о стыде позабыли.

Кавалер был доволен тем, как прошла та ночь, далеко не всем дамам он смог уделить внимание, но всем дамам, что были тогда в купальнях, достались от него подарки. К утру Волков узнал, зачем в купальнях пребывает ювелир, когда тот пришел к бассейну, в котором он плескался сразу с тремя девами. И стал показывать красавицам украшения.

— У меня нет столько серебра, мошенник, — ругал ювелира кавалер, сидя по плечи в воде на ступенях бассейна в окружении нескольких обнаженных женщин.

Прекрасные дамы, обнимая генерала объятиями жаркими, не забывали и разглядывать украшения, что подносил им в шкатулке ювелир. А там всякой было красоты на красном бархате.

— Ступай, говорю, нет у меня денег при себе, — гнал хитреца Волков.

— Ах, какие пустяки, — улыбался пройдоха. — Денег сразу и не нужно, мне будет достаточно вашего слова, господин генерал. Дамы, а вот сережки, полюбуйтесь, чистое золото, ах, как хорошо они будут смотреться в ваших прекрасных ушках.

— Да, мне пошли бы эти сережки, — говорила юная, ласковая и пьяненькая Сусанна. — Она прижималась к кавалеру, обхватив его бедро стройными ножками, гладила его по одной щеке, целовала его в другую щеку. — Господин, как хочется мне эти серьги.

— Хочется вам? Так берите, — отвечал Волков и добавлял громче: — Эй, мошенник, дай дамам всего, что они пожелают, пусть каждая из дам возьмет то, что ей приглянется.

Дамы радостно вылезали из воды и, забывая про простыни, которые хоть как-то скрывали их наготу, бежали выбирать себе украшения. Видя такую выгоду, ювелир, весь мокрый от брызг, что летели с дам, подсчитывал прибыль, а заодно любовался их прекрасными телами.

Волков проснулся уже днем, почти в обед, в постели у очаровательной госпожи Эмилии Вайсберг. Проснулся от ее поцелуев и с удовольствием вспоминал удивительную ночь, а заодно вспоминал и цену, которую назвал ему мошенник-ювелир. А цена та была триста шесть талеров. Но он об этом не жалел. Конечно, не каждой из прекрасных дев он уделил внимание вчера, но каждая из дам, уходя на рассвете, несла на себе какую-нибудь золотую память о нем. Ну а деньги… Черт с ними, для того они и нужны, чтобы одаривать красавиц золотом, а он себе еще завоюет серебра или золота.

Капитан фон Реддернауф занимался пополнением, осматривал коней у новонабранных в Ланне кавалеристов. В Нойнсбурге он взял в свои эскадроны тридцать шесть человек. И здесь, в Ланне, сержанты-вербовщики набрали ему еще восемьдесят два. Но в первую очередь Волкова волновало другое:

— Как обоз? Идет? — он волновался и за пленных, и за серебро. Казалось бы, о чем ему еще беспокоиться, кроме этого, но он беспокоился. Не меньше пленных и сокровищ его волновали и солдаты. Настроение в ротах.

— Все слава Богу, — отвечал ему капитан-кавалерист. — На заре все тронулись в дорогу, все было хорошо. Часть должна уже подойти, а телеги будут к вечеру.

— Что говорят офицеры о настроениях солдат?

— Да ничего, — отвечал капитан. — Кажется, ничего особенного не говорили.

— Что ж, хорошо, буду ждать. А что у вас с людьми?