Игорь Журавлёв - Метанойя

Но можно подключить логику. Что такое приворот, если по сути? Это, скорее всего, некая психологическая ломка чего-то там, в мозгах, скажем, неких структур естественной защиты, и на их месте создание других установок, нужных заказчику. То есть — насильственное действие, которому сознание человека противостоять не в силах. Способ ломки, скорее всего, не имеет значения, важен результат. По сути, то же самое делает и он сам. Вопрос, как всегда, в цели — для чего ты это делаешь? Цель, конечно, не оправдывает средства, но определяет наше отношение к соделанному. Скажем, убийство человека с целью грабежа — это тяжелое преступление, а убийство врага на войне — подвиг. Соколов очень надеялся, что его действия оправданы благом многих и многих людей — миллионов жителей его страны. И это придавало ему силы чувствовать себя правым.

Так, всё это хорошо, но что дальше? Можно предположить, что мозг человека должен как-то сопротивляться насилию, вот только — не может, не хватает сил. Это в свою очередь говорит о том, что должен быть какой-то способ помочь мозгу справиться с насилием. Способ-то, наверное, есть, проблема в том, что он ему не известен. Ну, не было у него практики в таких делах! И теории он тоже не изучал. К тому же, ломка установок сразу же выдаст их с головой, Изюмова быстро всё поймет. А она, скорее всего, не главная в этой игре. Ладно, давай хоть что-то попробуем выяснить.

— Николай Вениаминович, вы меня слышите?

— Да.

— Вы любите Варвару?

— Да.

— А вам не кажется эта любовь странной?

— Нет. Да.

— Да или нет?

— Это странная любовь.

— Почему?

— Не знаю. Она не моя.

— Варвара не ваша?

— Любовь к ней не моя. Она живет во мне, но не часть меня.

И Егор вновь задумался. Похоже, он прав, есть приворот, то есть — внешняя установка! Будем считать, что мы это выяснили. И что дальше? Он не может его снять, опасно. Но он может дать противоположную установку. Вот только, как скажется на психике нашего лучшего аналитика столкновение двух противоположных ментальных установок? Грубо говоря, не поедет ли у него крыша? Вопрос, конечно, интересный, хорошо бы попробовать и посмотреть, что получиться. Но экспериментировать он, конечно, не будет. Да и Изюмова, опять же, сразу поймет и ляжет на дно или вообще скроется. Значит, что?

А это значит, что Немировича мы трогать пока не будем. А вот с Изюмовой надо встретиться! И Соколов повернулся к полковнику:

— Николай Вениаминович, вы по-прежнему любите Варвару. Но эта любовь к ней существует отдельно от вашей работы. Вы никогда и ничего о своей работе ей не расскажете. Шутите, излагайте какую-то легенду, но ни слова о том, чем вы на самом деле занимаетесь. Это установка, которую нельзя нарушить. Вы все поняли?

— Да.

— На счет раз вы возвращаетесь в свое нормальное состояние. Раз.

Глаза Немировича опять быстро моргнули и приобрели осмысленное выражение.

— Ну? Что скажете, Егор Николаевич?

— Скажу я вам вот что. Работайте спокойно, ни о чем плохом не думайте. Я постараюсь решить проблему, которая вас беспокоит. Но прежде одна просьба. Если ли у меня возможность сейчас поговорить с майором Нориковой? У меня к ней пара вопросов.

Немирович снял трубку внутреннего телефона, набрал номер и, услышав ответ, сказал в трубку:

— Наталья Васильевна, сейчас к вам зайдет психолог из ЦСО. Поговорите с ним, он в курсе всех нюансов нашего расследования. Ему можно говорить всё.

Соколов постучал и открыл дверь кабинета:

— Разрешите?

— Да, пожалуйста, — Норикова встала навстречу.

— Здравия желаю, товарищ майор. Думаю, вы меня помните? Я старший лейтенант Соколов Егор Николаевич, штатный психолог ЦСН.

— Конечно, я вас помню, товарищ старший лейтенант. Здравствуйте!

— И, поскольку я психолог, — продолжил Егор, — то, пользуясь своими привилегиями, хотел бы попросить у вас разговора без чинов.

— Это как? — прищурилась Норикова.

— По имени-отчеству, — улыбнулся Соколов.

— Что ж, проходите, присаживайтесь, Егор Николаевич.

— Спасибо, Наталья Васильевна.

И они прошли к столу майора. Соколов кивнул на соседний стол:

— А сосед ваш на задании?

— Это Гриши Яковлева стол. Погиб он, — с каким-то непонятным раздражением на этого мальчишку старлея сказала Наталья.

— Извините, понимаю.

— И что вы можете в этом понимать? — с вызовом спросила она.

— Полтора года в Афгане и, поверьте, не в штабе. Имею тяжелое ранение и боевые награды, — спокойно ответил он.

— Извините, — сказала Наташа совсем другим тоном, — я не знала.

— Ничего, — опять улыбнулся он, — вы же не знали.

И оба одновременно хмыкнули.

— Хорошо, Егор Николаевич, что вы хотели узнать?

— Понимаете, мне необходимо узнать не то, что написано в ваших рапортах по делу Изюмовой, я их читал, а то, что вы сами думаете об этой Изюмовой. Что вы чувствуете.

— Даже что я чувствую? — подняла бровь Норикова, — а у вас хватит полномочий на исследование моих чувств?

— Этого добра у меня хватает, — вздохнул Соколов и протянул ей свое удостоверение.

Наташа взяла и прочитала там, среди прочего: "Податель оного является личным представителем Председателя КГБ СССР и подчиняется только лично Председателю".

— Ого! Да вы, оказывается, товарищ старший лейтенант, птица высокого полета!

С большим трудом в тоне майора Нориковой можно было уловить язвительные нотки. Но Соколов уловил, широко улыбнулся, но ничего не ответил. И она это поняла и оценила, молча проклиная свой длинный язык.

— Итак, что я чувствую? Трудно сказать. Я ведь только с виду женщина, внутри я бесполый следователь и привыкла доверять фактам, а не чувствам.

— Что, даже легендарной женской интуиции не доверяете? — округлил глаза Егор.

— Ну, если только самую малость, — без улыбки ответила она, — так, чтобы не мешало расследованию.

— Понимаю. И все же?

— Если сказать обще, то что-то с ней не так, с этой Изюмовой. Но вот что? В ведьм, в разные чары и привороты я, извините, не верю. А даже если бы они и были, то доказать их нельзя.

Соколов покивал.

— А вот, например, вы не замечаете ничего странного во влюбленности вашего шефа?

— В смысле?

— Да, в прямом смысле, Наталья Васильевна. Что мы с вами в кошки-мышки играем? Скажите прямо, не находите ли вы что-то странное в этом его неожиданном всплеске чувств?

— Ну, — она замялась, — в романах пишут как раз про такую любовь с первого взгляда.

— А в жизни? — настаивал Егор.

— Знаете, — решилась Норикова, — мне показалось странным, что он уверен, будто его Варваре нельзя дать и тридцати лет, хотя лично я вижу женщину в середине пятого десятка, сорок пять — сорок шесть, никак не меньше. А учитывая, что по документам ей вообще пятьдесят четыре, то… Понимаете, пятидесятичетырехлетняя женщина при определенных условиях и умении может выглядеть на сорок пять, но ее никак нельзя принять за двадцатипятилетнюю. Конечно, любовь слепа, это всем известно, но не настолько же! Как вообще возможно так ошибаться?