Борис Рогов - Анархист

– В бане был, уж не помню когда… – в предвкушении Григорий поскрёб обломанными ногтями спину под ветхой, выгоревшей до бела гимнастёркой. – Слушай, Вань, моя золингеновская бритва у тебя сохранилась? Помнишь, я тебе с германской привёз. Нет сил бороду носить, зудится, как зараза! И космы состричь бы чем-нибудь. Э?

– Ага, бритва твоя как раз в бане. – Уже выходя в сени, крикнул Иван.

…

Через полчаса в чистом исподнем, распаренные, топорща бравые чёрные усы, братья Роговы сидели друг против друга. Кое-как выбритый Григорий с устатку, чуть захмелел. Иван, изрядно набравшийся, порывался идти по соседям. Он уже рассказал брату о том, как они добрались до Улалы, как нашли пустой дом на окраине, как он стачал сапоги самому архиепископу, и как к нему заходил совсем недавно Ванька Вязилкин.

– Иван жив, выходит? – довольно заулыбался Григорий. – Он тоже здесь в Улале притулился?

– Не-е, здесь он не стал останавливаться, – медленно, словно вспоминая, отвечал Иван. – Он у меня пожил с неделю, а потом дёрнул в сторону Монголии. Мож, к Кайгородову, с ним против красных воевать, а мож и к монголам.

– Мужики, – Полина тихо, стараясь не пробудить мужниного гнева, попыталась вклиниться в разговор, – шли бы вы спать. Завтра наговоритесь… Чай не последний день живёте.

– Цыц, женщина! – Иван недовольно пристукнул кулаком по столу, – я уж не надеялся Григу живым увидеть, а ты спать нас уложить норовишь. Выспимся ишшо! Гришка, доливай, что там осталось!

– А больше не осталось… – в голосе Григория слышится не скрываемое удивление, – мы с тобой Ванятка похоже четверть [34] мера объёма жидкости равная 3,0748 л приговорили…

– Так четверть то не полная была. Не больше штофа [35] мера объёма жидкости равная 1,23 л в ней и оставалось. А штоф для двух здоровых м-м-мужиков… а не о чем и говорить. – Коли нет, то и суда нет… Значится, так тому и быть. Утро вечера м-м-мудренее. – Язык уже плохо слушался Ивана. – Завтра обо всём и решим.

И вдруг предложил: – А давай, братуха, споём! – тут же, не дожидаясь ответа, затянул:

Григорий подхватил:

Братья допели песню, посидели, думая каждый о своём.

– Вань, ты, я смотрю, уже здеся обжился посередь калмыков? – вопросительно взглянул в лицо брата Григорий.

– Н-н-у, есть малёха… Здесь хорошо… Сапоги они, Грига, каждому нужны, хучь ты христьянин, хучь облизьянин… – ему понравилась шутка, и он загоготал. – Опять же климат здешний хорош. Вишня, слива произрастают вот такенные, – Иван ладонями показал сказочную величину диковинных фруктов. – А кака к-к-к-крупна сморо…

Хмельной сон вырубил его на полуслове. Он уронил голову на руки и внезапно захрапел.

– М-да, похоже, там больше штофа было, – пробурчал Григорий поднимаясь с трудом из-за стола. – Пожалуй, я тоже спать… Вот только до нужника дойти.

Внезапно ход его мысли был прерван тихим свистом, донёсшимся из темноты растворённого окна.

– Кого там ещё чёрт принёс, – проворчал Григорий, высовываясь почти по пояс из окна. – Эй, мужик, ты кто таков будешь?

Человек за окном поднял голову, но света керосинки не хватало, чтобы разглядеть черты лица. Хотя что-то знакомое в скорчившейся фигуре Григорий почуял.

– Подь сюды! Да не вздумай шуметь. Если Петьку разбудишь, я тебе уши оборву, кто б ты там ни был. – Григорий вложил в столь пространное обращение максимум угрозы.

Сидевший у завалинки, наконец, выпрямился.

– Ты, Григорий Фёдорыч, не серчай, не собираюсь я шуметь. – Свет упал на рябое лицо с обвислыми усами и заросшим многодневной щетиной подбородком. Свёрнутый набок нос не узнать было не возможно.

– Никак Новосёлов? Ванька! Ты что ль? – Удивлению партизанского командира не было предела. Он слышал про разные совпадения в жизни, но самому быть свидетелем такого не приходилось. Чтобы два старых боевых командира встретились в одном и том же месте, и в одно и тоже время… Он даже протрезвел слегка. – Рад, что живым тебя вижу. Уж и не чаял такого случая. Давай, влезай в избу…

Вновь прибывший проскользнул в окно и уселся в самом тёмном углу. Он споро отхватил ножом добрый ломоть хлеба, придвинул ближе сковороду с остатками картохи, соль и стрелки зелёного лука. Собрал лук в плотный пучок, макнул в солонку и смачно с хрустом начал жевать. Рядом под самой керосиновой лампой, положив голову на скрещенные руки, храпел младший Рогов.

Оказалось, что Новосёлов уже неделю скрывается в окрестностях Улалы, что к Ивану не совался, опасаясь навлечь беду. Знал, что его наверняка разыскивают. Пока тепло, прячется в урмане, питаясь подножным кормом, ну и подворовывая у Улалинских обывателей, что плохо лежит.

– Эх! Фофкучифся я по хлебуфку, – с набитым ртом жаловался он. – Так оно вроде бы и не плохо, куры, хариус, картошечка… Вот хлеба украсть не получалось, никто его на улице не оставляет… У бабы брательника твово добрый хлеб, даже не верится, что така молода… Жаль вы самогонку вылакали, проглоты…

– Кто ж знал, что такой важный гость объявится? – Хмыкнул Григорий. – Ну, поздно уже. Мы тут с Ваняткой уже на грудь хорошо приняли, да после бани, да с голодухи. У меня котелок уже ни хрена не варит. Пошли лучше, друже, на сеновал. Утром я тебя в тайгу провожу. Там… – он уже и в самом деле с трудом ворочал языком, – там мы с тобой и поговорим обо всём…

…

Утренний туман над Улалушкой, протекавшей сразу за огородом Роговской избы, плотным покрывалом скрыл всю округу. В густом молоке виднелись только смутные силуэты коров и людей. Это позволило Новосёлову и старшему Рогову перейти на малый приток Улалушки, не привлекая внимания соседей. Около часа поднимались по речке Каянча, больше напоминавшей большой ручей. Опасаясь случайных встреч, первый привал мужики сделали, уже поднявшись на Колбашку. Здесь располагались покосы жителей села, и легко можно было напороться на заканчивающих сбор сена косарей. Вряд ли бы кто их тут мог узнать, но «лучше перебдеть, чем недобдеть», как, усмехнувшись, выдал Григорий солдатскую мудрость.

Наконец солнце поднялось, воздух прогрелся, и туман расплавился в тигле августовского утра. Друзья уселись под черёмуховым кустом, усыпанным крупными чёрными ягодами. Теперь можно поговорить о планах на будущее, обсудить перипетии анархизма в Сибири, ну и просто о житье-бытье.

– Значит, ты считаешь, что большевики, в рот им ноги, это надолго? – как-будто продолжая прерванный разговор, начал Новосёлов. Он отправил в рот горсть черёмухи и выжидающе повернулся к Рогову, – и черёмуха здесь знатная!