Алексей Борисов - Срезающий время

– Я ознакомился с сутью вашего дела, – внимательно разглядывая меня, произнес чиновник, – но боюсь, что ничего не смогу сделать. Не в нашей компетенции…

Взятая пауза несколько затянулась. Возможно, он хотел от меня услышать что-то вроде: «Неужели ничего нельзя придумать?»; или еще какую-нибудь фразу, так часто звучавшую в этом кабинете. Он даже ножик с пером в руки взял, вот только для чего, я так и не понял, да и не узнаю уже, так как произнес совершенно не ожидаемые слова:

– Жаль, Виктор Степанович. Николай Семенович Мордвинов отзывался о вас как о решительном человеке.

– А что ж граф не поставил свою резолюцию на прошении?

– При желании спросите его об этом сами.

Дальнейшая наша беседа практически потеряла смысл. Несомненно, фигура Виктора Степановича была значимой, стоявшей целой головою выше многих деятелей на трудовой ниве экономики. Вполне возможно, натура его была энергичная, трудолюбивая, душа чистая, свободная от всего мелкого, низкого, узкого, а уж личной инициативы и твердой воли хоть отбавляй. Но звезды сегодня не благоприятствовали. Просьба была решительно отклонена чиновником, он отложил перо, вернул на место перочинный нож и неохотно спросил, чем еще может быть полезен. Естественно, я отказался, поблагодарив за оказанную помощь, так как, поняв, что действуя прямо, не сумею продвинуться ни на шаг.

Конечно, это было ожидаемо, но попробовать стоило, хотя бы из-за принципа. Оказавшись на пустынной улице, я посмотрел на часы – время до начала встречи еще оставалось – поднял меховой воротник кашемирового пальто с подстежкой и неспешно побрел в сторону площади. Было довольно прохладно и ветрено и, сожалея об уехавшим не дождавшись меня извозчике, я вскоре почувствовал, что цилиндр пора менять на что-то более теплое. Вот только на что? Минус пять в Петербурге с его сумасшедшей влажностью показались двадцатиградусным морозом Смоленска, и капюшон тут, если и спасет, то абсолютно не впишется в местную моду. Не положено мне его носить, даже увидевший мою куртку, почитатель всего нового Ромашкин, и тот воспротивился: «…извольте следовать правилам: передвигаться в закрытом экипаже». А быть модником в Северной Пальмире и не иметь транспорта, как писали в то время, это оксюморон. Писали, правда, про женские туфли, но суть от этого не меняется. Мои сани уже где-то на пути к Москве, а значит, я не модник и пора действительно доставать пуховик или покупать шубу с шапкой. Не пройдя и двух десятков шагов, как я остановился, услышав за спиной хруст снега и чей-то голос, явно обращенный ко мне.

– Месье! Месье… ради бога обождите.

Передо мной, в суконном мундире и накинутом наспех копеечном овчинном тулупчике, переминаясь с ноги на ногу, стоял секретарь, мариновавший меня в приемной.

– Месье, Виктор Степанович просил передать, что поднятый вами вопрос может быть решен положительно сегодня в обед. Здесь, прямо по улице есть заведение…

– Не интересует, любезный, – ответил я и, повернувшись, продолжил путь.

– Но как же так, месье? – крикнули мне вдогонку – Вы же сами хотели…

Пришлось вновь повернуться лицом к чиновнику.

– Хотел, а сейчас не хочу. Любезный, не беспокойте меня по пустякам и поспешите на службу, а то без вас все пропадет. И запомните на всю оставшуюся жизнь – вы служите России и императору. Только им! А не лакействуете перед Виктором Степановичем.

– Зря вы так, – обиженно произнес секретарь. – Совершенно не разобравшись, огульно меня обвиняете во всех грехах. Зря. Виктор Степанович, чтоб вы знали, один из немногих, кто не берет на службе, и я рад находиться под его началом.

– Что-то я не заметил, – съязвил я.

– Он же вам знаком показал, что решение непростое и требует переписки по инстанциям, а вы ничего не поняли.

– Я буду рад, если я ошибаюсь в суждении о вашей деятельности, – уже другим тоном произнес я. – Вы знаете, где меня найти, всего хорошего.

Пройдя еще шагов сто, я не вытерпел и стал посматривать на дорогу. При всем знании и исследовании эпохи, я понятия не имел, как в начале XIX века останавливали в Петербурге извозчика. Не свистеть же? Но к моему счастью, мохнатая лошадка, запряженная в небольшие санки, как по щучьему велению оказалась подле меня и, не расслышав кучера, я прыгнул в сани, сказав четыре слова: «На Исаакиевскую дом Энгельгардта».

Этим же вечером, следуя из гостиничного номера, где я встречался с представителями каретной мастерской, в ресторан, Ромашкин указал мне на иностранца:

– Алексей Николаевич, я вас сейчас познакомлю с одним человеком. Это Роберт Стирлинг, он сопровождал механизмы Уатта. Мы с ним в порту познакомились. Помешанный на паровиках, но имеющий трезвое мышление в прочих науках.

– Я думал, что он уже уехал.

– Какой там, – Андрей Петрович махнул рукой, – это здесь они паровую машину быстро собрали, а у Гольтякова только весной смогут. Я с ним сегодня уже общался. Заводчик Бред предлагал Роберту контракт, но тот практически не говорит по-русски и боится, что не сможет полноценно работать.

– Однако Бред молодец, – произнес я, – хочет прихватить земляка, пока тот тепленький.

– В смысле прихватить?

– Известный мне Роберт Стирлинг сейчас вынашивает идею создания нового компактного двигателя для шахтного оборудования. И если ее удастся воплотить, горняки будут в очередь за ним выстраиваться.

– Так вот почему вы настаивали на его кандидатуре, – проговорил Ромашкин и тут же окликнул шотландца:

– Роберт! Старина, привет. Как дела?

Пока мы спускались по лестнице, я завязал с шотландским инженером беседу и, выяснив, что судьба не свела меня с известным изобретателем, плавно переменил тему разговора, так как собеседник показался мне крайне интересным. А говорить мы стали о национальной кухне, которая представляла книгу за семью печатями для любого русского, как, впрочем, и для любого европейца с континента, и удача не заставила себя ждать. Любой шотландец, когда речь заходит о кельтской кухне, просто-таки бросается на ее защиту. Роберт не оказался исключением. С виду полностью флегматичный, он прямо взорвался, как гейзер, при этом стекла его очков ярко блеснули и до самой двери я слушал обо всех вкусностях, которые готовит его мама. Наш разговор так бы и завершился на хаггисах и фаршированном потрохами гусе, если бы я не уговорил шотландца отведать настоящей русской кухни у меня в имении под Смоленском ближе к лету. И согласился он по вполне понятным причинам, так как узнал, кому именно обязан прибытию в Россию.

Собравшиеся в ресторане гости отдавали должное яствам, бокалы то и дело сдвигались, веселые речи не умолкали, а за столами все чаще стал слышен смех, заглушавший собеседников по соседству. Временами мне даже казалось, что все вдруг принимались говорить разом, и уже отвыкший от пестрой и многочисленной публики я чувствовал себя несколько неуютно. В провинции все же люди ведут себя более размеренно, без этой спешки жить одним днем. Здесь требовался герой, душа общества, который живет нараспашку с бутылкой в одной руке и картою в другой. Мне же это претило. К тому же в тот вечер непогода усилилась, и при неважной вентиляции, жар от печей стал томителен, а это лишний предлог для того, чтобы поднять очередной бокал, которым вскоре не станет счета. А потом заливисто и отчаянно запел какой-то итальянец, похожий на заморского цыгана, в сопровождении такого же хора, и ресторан превратился в табор. И уже когда голод был удовлетворен, мне принесли записку, написанную, как ни странно по-русски, по прочтении которой я со спокойным сердцем мог оставить шумный зал.