Алексей Борисов - Смоленское направление [litres]

Торговец лошадями покрутился с минуту возле ворот, подмечая всё новые приметы воинской экипировки на горожанах. Если подозрения Шираба подтвердятся, то смерти не миновать, но как узнать, верна ли догадка?

– Степняки приближаются! Запирайте скорее ворота! – воскликнул шпион.

– Креститься надо почаще да глупости не орать. Откуда здесь степнякам взяться? – Ответил кто-то из стражи.

Рядом раздался смех, кто-то отвесил шутку про купца, которому всюду мерещатся тати. Никто из горожан даже не шевельнулся.

– Показалось, наверное, совсем глаза от снега ослепли. – Байян протёр ладонями глаза, ещё раз оглянулся по сторонам и зашагал прочь, в сторону церкви, в надежде встретиться с Иннокентием.

Тем временем в церкви Михаила Архангела стояла мёртвая тишина, умирал епископ. Настоятель, всю жизнь отдавший на укрепление православной веры, не выдержал – инсульт. Отягощенный сомнениями от содеянного, он всю ночь простоял, молясь на коленях. В такой позе и застал его служка, пытавшийся позвать к заутренней службе. Половина тела епископа была без движения.

Монахи перенесли его в келью и стали ждать прихода врачевателя, как вдруг умирающий заговорил.

– Иннокентий, позови Ермогена, я совершил страшную ошибку. Пытаясь объединить земли православные под единой рукой, впустил сатану в… пить… Господь даровал мне видение. – Епископ замолчал, только сила духа поддерживала в умирающем теле тонкую ниточку жизни.

– Испейте, отче. Все смоляне молятся за ваше выздоровление. – Иннокентий вливал маленькими порциями воду в рот епископу, пока не появился Ермоген.

– Только с мечом в руке можно сохранить нашу веру. Как только церковь опустит меч, упиваясь победой, боль и разорение ждёт её. Силой русского духа и любовью к ближним мы не только сохраним, но и преумножим наше…

Сил говорить больше не было. Смог ли заглянуть престарелый епископ в будущее, и главное, насколько глубоко, он так и не сказал. Ермоген прикрыл ему глаза и попросил служку, чтобы передали звонарю бить в большой колокол.

В это самое время Шоно собрал всех десятников своей поредевшей армии. Тысяцкий обвёл взглядом командиров, выбирая кого послать в первой сотне.

– Мы входим в город. Сразу двигаться к детинцу, никакого грабежа, любое сопротивление немедленно пресекать.

– Великий, кто укажет направление в городе? – Батасухэ горел жаждой мщения, любой попавшийся урусут будет убит, но двигаться неизвестно куда в месте, где деревянных юрт больше, чем пальцев на руках у оставшихся в живых воинов, было непривычно.

– У ворот ждёт Байян, деревянная пайзца будет у него в руке. Он покажет дорогу. Первый десятник берёт его под охрану. Остальное как обычно.

Шоно поправил подшлемник, завязал намертво шнурки кожаного воротника, защищающего горло, и дал отмашку рукой. Триста всадников понеслись по направлению к городским воротам. Полторы версты, которые отделяли кочевников от городских стен, лошади не смогли преодолеть на одном дыхании – помешал снег.

– Степняки! Запирай ворота, православные, – прокричал караульный в смотровой башне.

Тяжёлые створки стали сдвигаться, сокращая проход, но что-то им помешало. Петли противно скрипнули, раздался металлический скрежет, ворота так и остались открыты. «Предательство! Снова предательство», – сквозь скрежет зубов пронеслось в голове Савелия, и, не растерявшись, он крикнул:

– Сани в ворота! Живо! Оружайся!

Трое бойцов по его команде поволокли возок, пытаясь забаррикадировать проход. Васька Щука сбросил под ноги сидор, вывалил кольчугу и стал натягивать с помощью сына поверх ватника. Как ни тренировались ополченцы, но быстро облачиться не получалось. Волокуши с оружием стояли немного в стороне, тот, кто успел надеть брони, помогали товарищам, драгоценные секунды таяли. Ещё мгновение, и начнётся паника, как в городе зазвонил колокол.

– Братья! Перуном заклинаю, продержитесь чуток, – Савелий обратился к стражникам, которые ещё пытались сдвинуть створки ворот.

– А я тебя помню, ты Савелий, сотник меркурьевцев. – Испещрённый морщинами на лице десятник стражников улыбнулся, с какой-то грустью поднял брошенную на снег рогатину, хакнул и встал за санями, уперев ногу в деревянные полозья. Вслед за ним, рядом пристроились ещё четверо воинов, под стать своему командиру, как возрастом так и бородами, похожими на клыки моржей.

Лошадь первого кочевника перемахнула через возок и напоролась на острую сталь, степняк перелетел через голову коня, как раз под удар меча Савелия. Почти минуту продержалась стража, но за эту минуту пятеро героев смогли создать насыпь из конских тел, которая закупорила проход в город. Часть кочевников спешилась, с помощью копий с крючьями и арканов сумела оттащить трупы лошадей, и вскоре конная масса снова хлынула в освободившийся проход. Сани были растоптаны, но темп атаки спал, за это время ополченцы успели вооружиться. Нападая по трое на одного, сбивали коня на снег и добивали всадника. Атака захлебнулась, не ожидая столь упорного сопротивления, степняки отхлынули, перестроились и прямо из сёдел принялись стрелять из луков, пытаясь поразить защитников. Буквально за полминуты они расчистили себе дорогу и бросились вперёд. Вот только продвинуться они смогли метров на пятнадцать, как были скошены арбалетным залпом и вновь в воротах возник затор из мёртвых тел и лошадиных туш. Те, что оказались безлошадными, сбились в кучу, и прикрывшись круглыми щитами, ощетинились копьями, успешно держа плотный строй, используя стену постоялого двора в качестве защиты фланга и тыла, вдруг сделали шаг вперёд, затем ещё один. Щёлкнули тетивы луков и, защитники города оказались разделены на несколько отдельных отрядов. Фактически кочевники заняли треть площади перед воротами, и для дальнейшего развития наступления им требовалось перестроиться, да подавить расположенный поперёк улицы заслон наёмников северян. Где-то чуть больше трёх десятков всадников и пары дюжин вынужденных сражаться пешими готовились к рывку. Перед ними лежали пяток лошадей и несколько горожан, создавая своими телами баррикаду.

Ситуация для смолян стала ещё хуже, чем в начале боя. Небольшой отряд наёмников был оттеснён и подвергался убийственному обстрелу. Две-три минуты – и от них ничего не останется. Помочь им можно было только сверху, и сделать это мог только неполный десяток во главе с Савелием, прижатый к двери воротной башни.

– Егорка, – крикнул сотник, – живо на стену, захвати горшки с маслом и бросайте их на головы поганых. Да поджигать не забывайте.

Подхватив щит убитого дружинника, он прикрылся им, посмотрел вслед бегущему в надвратную башню Егору с пятью ополченцами, тащившими тяжёлую корзину, и стал пятиться назад, за бочку с замёрзшей водой. Горшки с горящими фитилями угодили практически в середину прорвавшегося отряда кочевников. Хрупкая керамика лопалась, и растекающаяся жидкость, немного похожая на масло, вспыхивала, пробираясь сквозь доспехи и одежду к беззащитным телам. Множество людей превратились в живые факелы и в панике бросились кататься по снегу, пытаясь сбить пламя. Наиболее пострадавшие, тут же были убиты своими товарищами. Вот только горящая жидкость была коварна. Лошади взбесились и стали неуправляемы. Досталось и стоящим рядом. В некогда монолитном строю образовались прорехи. Спустя мгновение пятёрка смолян вынырнула из-за баррикады и разрядила свои арбалеты в упор. Копья первого ряда повалились из рук кочевников на снег, и после этого на оставшихся врагов набросились ополченцы с ослопами. Один удар палицы – это труп либо калека. Миланский доспех, может, и защитит, но таких броней на степняках не было. Те, кто был на коне, пошли на прорыв к воротам, обратно за стену. Пару-тройке вырваться удалось.