Алексей Борисов - Возвращение алтаря Святовита

– А раз знаешь, то стреляй так, чтобы маленькие советские жители остались целы и невредимы, а противник валялся дохлым, либо не способным к сопротивлению.

Отойдя шагов на двадцать от своей группы, я посмотрел через плечо: Василий установил пулемёт на печке сгоревшей избы у реки и практически замаскировал огневую точку; боец с винтовкой Симонова оказался по левую сторону от пулемётчика за сваленными в кучу дровами, обеспечивая огневое прикрытие своего фланга; остальные, вооружённые трёхлинейками, рассыпались за обгоревшими брёвнами, целясь в чердак избы. Что ж, занятия по тактике даром не прошли, пока всё грамотно, а камуфлированные куртки скрывают огрехи. Ускорив шаг, я вскоре подошёл к перевёрнутой телеге, дети: мальчик с девочкой, подбирали последние брикеты торфа. Заметив меня, они побросали поклажу и бросились со всех ног к дому. Нормальная реакция на появление незнакомца с оружием. Не успев поздороваться или как-то проявить себя, я остановился у раскрытой калитки. Через секунду из овина, возле которого, мерно пережёвывая сено, стояла лошадь с раскормленным задом, показался старичок, в довольно опрятной одежде. Тёмно-серые, отутюженные со стрелками шерстяные брюки, заправленные в сапоги с отворотом на голенищах, овчинный полушубок, наброшенный на плечи, из-под которого виднелся френч и сверкнувшие золотом часы на левой руке, в которой был зажат гарусный платок. Странный дедок, весь этот внешний вид никак не укладывался в крестьянский быт. Сегодня не праздник, не выходной, рабочий день в самом разгаре, а он вырядился, словно в город или на свадьбу собрался. А глаза какие приметные, о таких говорят – не нашенские, татарские. Хотя припухлые веки нависали гусеницами и прикрывали большую часть, было видно, что глазёнки узенькие, раскосые, в общем, неприятные, злые.

– Гутен таг, – произнёс я, изображая немца, – ву канн ман хе телефонир.

Одежда на мне хоть и без знаков различия, но явно военная, оружие ношу открыто, кобура от «вальтера» на левом боку, да и шёл совсем не скрываясь, словно у себя по улице. Чем я могу поинтересоваться у местного жителя? Где можно позвонить? Связь мне нужна, вдруг я заблудился или отстал от своих.

– И тебе не хворать, – слегка покашливая, ответил дед, – что, по-русски не шпрехаешь?

Я промолчал, а сам поглядываю по сторонам. Возле лошадки валялись пучки соломы, будто совсем недавно ими вытирали коня, да не убрали. Не по-хозяйски это. На боках нет следов от подпруги, зато видны потёртости от хомута. Значит, во что-то её запрягали, а перевёрнутая телега без оглоблей. Тут два варианта: лошадь у кого-то забрали, или то, что она везла, куда-то спрятали.

– Проходи в дом, – продолжал старик, хитро улыбаясь, – нечего на морозе стоять. Самогонку, шнапс любишь?

Я кивнул после слова шнапс. Эта готовность чуть ли не с порога ладить угощение для пришлого насторожила меня. Сделав шаг, я споткнулся о брикет торфа и непроизвольно выругался. Хоть и коротко да тихо, но достаточно, чтобы быть услышанным. На лице старика и следа не осталось прежней доброты, бровью не повёл, как тут же выхватил из расстёгнутого зипуна маузер и зашипел подобно болотной гадюке:

– Падаль краснопузая, тебя-то мы и ждём. Лапы в гору, пшек, только дёрнись, вмиг брюхо прострелю.

Случай, не зря я думал о нём, когда шёл сюда. Споткнувшись, я клюнул головой вперёд и шапка-ушанка, с кожаным верхом, с завязанными на верхушке рифовым узлом тесёмочками съехала мне на брови, и даже дёргаться не пришлось, как медленно стала сползать с головы, падая на снег.

– Них шиссен, – успел произнести я, поворачиваясь боком.

Но дедок уже всё понял. Заорав во всё горло: «Тревога!», он выстрелил в мою сторону и юркнул за дверь. Вслед за его выстрелом из чердака высунулось дуло винтовки, раздался звон выбиваемого стекла, и всё это заглушилось пулемётной очередью. Стена овина защербилась дырами, высунувшаяся винтовка слетела с чердака под короткий всхлип, послышался пронзительный женский крик и отчётливая чешская речь. Позади меня, из-за дома с колоннами, на дальнем конце улицы появились фигуры в немецких шинелях. Они выкатывали пушку или что-то очень похожее на крупнокалиберный пулемёт на колёсах.

«Так вот что лошадка пёрла. Тут ноги делать надо, причём срочно», – пронеслись в голове мысли, и я побежал. Огибая злосчастный дом, бросив под дверь овина гранату, петляя по огородам, мимо моста по льду не оглядываясь. Одна надежда, что бойцы всё видели и сейчас в спешке покидают свои позиции. Добежав до нашего берега, я оказался недалеко от сгоревшего дома, как раз у того, где засел боец с винтовкой Симонова. Стрельба уже стихла, на противоположном берегу прозвучало несколько винтовочных выстрелов и громкий звук: Бах! Бах! Бах! Заставил упасть меня на снег. Печка, за которой прятался Василий, стала разлетаться ошмётками кирпича. Труба развалилась пополам и буквально за пару секунд на месте печи образовалась груда бурых обломков. Следующая очередь прошла по обгоревшим брёвнам, досталось соседнему пепелищу, и, когда пулемёт замолк, я крикнул:

– Все живы?

Отозвался только Василий, как вдруг между обгоревшими руинами грохнул взрыв. За ним, буквально через секунду, за которую не успела установиться тишина, раздался второй, обваливая и без того еле державшиеся и почерневшие от пожара брёвна бывших домов. Дальше взрывы можно было не считать, да и смысла не было, не иначе как по нам работал миномёт. Всё, что оставалось, так это вжаться в почерневший от пепла снег, ища укрытие от многочисленных осколков. После очередного фонтана земли вперемежку с кирпичом и углями, возле меня упала винтовка с оторванной рукой и в голове зазвенело. На минуту я потерял сознание, а когда очнулся, правый глаз заливало кровью. Камень или щепка распороли бровь. Рана пустяшная, но очень кровоточащая. Пришлось приклеить лоскут кожи пластырем, и пока я оказывал себе первую помощь, разрывы стали отдаляться, всё реже и реже встряхивая землю. Казалось, что обстрел кончился, но вверху вновь отчётливо заскулили мины. Обработав подозрительные места правобережья, расчёт миномёта перенёс огонь на опушку леса. Теперь мины разносили в щепы деревья и взрывали землю дальше, метров на двести за нами, залетая куда-то в глубину леса. Едва я высунулся из укрытия, как снова загавкал пулемёт, превратив обгоревший, державшийся на одном честном слове сарай, стоявший на отшибе Мошевой, в тёрку для овощей. На нашей стороне не осталось ни одного более-менее ценного укрытия, дававшего хоть какую-то защиту.

– Отходим! – крикнул я. – Ползком, вдоль реки.

– Некому! Побило ребят, – кашляя от дыма, прохрипел младший лейтенант, – насмерть. Славке руку оторвало, кровью истёк. Генке пуля прямо в голову, а Володю осколками посекло, места живого нет. Вдвоём мы остались.