Алексей Борисов - Возвращение алтаря Святовита

Летом этого года он и его товарищи сумели ускользнуть из лагеря для военнопленных «1 ОН», где грозный начальник Ветошников пообещал их расстрелять при первой возможности. Идти к Минску они побоялись, а у одного из бежавших, старшего штабного хорунжего Адама Каминского, двоюродная сестра жила в Мошевой. Католическая семья с отщепенкой связи практически не поддерживала, но тут сыграл фактор отсутствия «гербовой бумаги». Так и оказались они здесь. Священник, приютивший родственника жены, спрятал и их, сначала от НКВД, а затем от немцев. Сидели бы шестеро поляков здесь до конца войны, если бы не чехи. Всему есть предел, даже когда чувствуешь безнаказанность, но фашистские прихлебатели настолько вошли в раж в своих издевательствах, что поляки вспомнили, что они в первую очередь солдаты. Двух чехов они убили, а когда в Мошевое прибыли фуражиры, забирающие у крестьян зимнюю одежду, поляки укрылись в лесу. Но тут произошли события, о которых я знал не понаслышке. После скоротечного боя, свидетелями которого поляки стали, они сунулись обратно в Мошевое, в надежде, что там никого уже нет. А утром нагрянули каратели, двоих поляков повязали и повесили, а убежавших принялись искать. Так что остался подпоручик Янек один и уже был готов принять последний бой, кабы не кулак младшего лейтенанта.

Выслушав Янека, я отправил его обирать только что убитых чехов. Его лицо выразило крайнюю брезгливость, но дуло винтовки, направленное на его разномастные сапоги, сделало своё дело. Побежал быстрее ветра.

– Что с поляком делать? – спросил меня Василий, снаряжая диск пулемёта.

– Двенадцатого августа Президиум Верховного Совета СССР объявил амнистию для всех граждан Польши, находящихся у нас в заключении. Так что по советским законам он теперь беженец, вот пускай и бежит дальше. Оставим ему винтовку, полсотни патронов, что-нибудь из еды, ну, деньги, что найдёт у чехов, и нехай катится к себе домой, в Польшу.

Спустя десять минут, не обращая внимания на настойчивые призывы закончить сбор трофеев со всей тщательностью, отобрав у Янека автомат с подсумками, патроны и пистолет, мы двинулись на юг, стараясь как можно дальше отдалиться от Мошевой. Поляк шёл следом, неся на груди и за спиной по набитому ранцу и перекинутой через плечо связку сухарных сумок. Винтовку, лишённую патронов, он подобрал свою, повесил на шею и старался не отставать, грызя на ходу галеты. Ещё засветло мы подошли к урочищу Усть, где невдалеке стоял хутор Афанасия. Вести поляка в Прилепово или того хуже в усадьбу я не собирался. Остановившись, мы подождали, пока Янек подойдёт к нам.

– Здесь наши пути расходятся, – сказал я.

– Пан офицер, как же так? Мы же вместе воевали против…

– Мы, вместе? Подпоручик, вы ничего не путаете? Воевали мы, а вы сидели под яром и ждали. Сегодня вы чудом остались в живых, благодарите бога, что мы оказались рядом. Советская власть к вам претензий не имеет, Польша там, – показав рукой на запад, – восемьсот вёрст и вы дома. За месяц дойдёте. Можете повернуть на восток. Вступите в армию генерала Андерса и воюйте за англичан.

– Я никуда не пойду отсюда, – Янек уселся на снег, – здесь моя Гануся.

– Какая Гануся?

– Дочка моя. Она из Львова за мной поехала.

– Понятно. Знаешь, Янек, вон там, где камень из земли выступает, бьёт незамерзающий ключ. Возле той крыницы, справа отрыта землянка. Там ещё в начале века добытчики алмазов жили. Хочешь остаться здесь – воля твоя, я хозяина хутора предупрежу, что у него сосед объявился. Забирай подсумок с патронами и прощай.

Василий отдал патроны, и мы двинулись дальше, к хутору Афанасия. Стало смеркаться. Там я рассчитывал дождаться ночи и на рассвете добраться до усадьбы. Пока за спиной оставался Янек, младший лейтенант молчал, но стоило нам подняться на холм и спуститься, как он буквально набросился с вопросами.

– Ещё до революции, – стал рассказывать я, – на реке Вопь один крестьянин нашёл несколько камней, которые использовал как крензель. Как-то раз его доставили к генерал-губернатору стеклить окна, и кто-то увидел, чем он режет стекло. Там же он и сознался, где отыскал сокровища. Значения этому не придали, но имели в виду, что в Смоленской земле есть диаманты. Прошло время, и в тринадцатом году на Хиславическом базаре появился мужичок, продавший евреям целый мешочек необработанных алмазов. Ценности они особой не представляли, мутноватые были, но среди прочих оказались два камня по сорок каратов каждый. Рав Хиславичей Менахем бен Циви приказал проследить за продавцом, и выяснить откуда появился товар. Естественно, что и было сделано. Мужичка больше никто не видел. Вот так и возникла здесь землянка копателей. Евреи копали год, земли перелопатили – тонны, но ничего не нашли. В итоге бросили это занятие, и как только ушли отсюда, следующей весной здесь поселился инженер.

За разговором мы вышли на тропу лосей, и я замер, вслушиваясь в лес. Афанасий ещё до войны прикормил двух телят, оставшихся без матери. Лосята с его слов подросли, но он продолжал над ними шефство. Шагах в десяти от нас была поставлена кормушка с сеном, и подвешенный в сетке кропаль каменной соли размером с детский кулак, но следов возле звериного лакомства не было. Свернув в сторону, мы постарались обойти тропу, дабы не пугать животных или не угодить в какую-нибудь ловушку.

– А дальше что было? – допытывался Василий.

– Взял пробы и уехал. Только вот какая штука, слышал я, что в приданое дочери этого инженера входило бриллиантовое колье, оцененное в сто семь тысяч золотых рублей.

– Так и нам искать надо!

– Ищи. Ты знаешь, где шурф закладывать? Я нет. Холм, по которому мы только что шли – это всё выкопанная земля.

– Но инженер же нашёл, а вы там буржуя оставили, да ещё про алмазы сказали.

– Вася, успокойся. Здесь в каждом селе есть ведьмин лес, волшебное болото и крыница с оживляющей водой. Поспрашивай у старожилов – такого расскажут, спать перестанешь. Только не каждому встречному эта земля сокровища свои отдаёт. Кого-то враз осчастливит, а иные и за год ничего не найдут.

– Это что ж значит, выходит, земля сама определяет, кого наградить, а кого с кукишем оставить?

– Я бы сказал, всё от удачи зависит. Фактор этот наукой объясняется слабо; слишком мало констант и много переменных. Хотя однажды я слышал, что в подобных местах надо принести что-то в жертву. Стой! Отставить трёп. Вот и хутор. Вася, паси округу, а я к Афанасию. Жди сигнала фонариком.

Заявившись в начале пятого к подземному ходу усадьбы, я был немного обеспокоен дымящими трубами дома, летней кухни и буржуек сарая. Обычно в это время ещё не начинали топить, да и до подъёма минимум полтора часа. Нарушения режима я не приветствовал, но не это меня насторожило. Возле входа в подземелье были следы. Кто-то осматривал дверь, наверняка пытаясь открыть, вон, сквозь дёрн даже царапины на металле остались. Ничего, дупло в дереве напротив не просто так. Там камера, посмотрю запись и всё выясню. Нажав кнопки кодового замка, я открыл дверцу и юркнул внутрь. Подсветил фонариком, два шага и новая дверь. За ней сто метров прямо и на развилке направо. Налево идти нельзя, пропадёшь. Последний замок открыт и я дома. Теперь посмотрим запись. Соколовский подводит Савченкова к замаскированной двери и показывает её. Тот осматривает, тычет ножиком и что-то говорит Соколовскому. Вот оно что, раз находится время исследовать округу, пора закрывать «гостиницу» и отправлять Савченкова в свободное плаванье. Учиться партизанить можно до освобождения. Скоро битва за Москву начнётся, так что со свежими силами на коммуникации врага. Ночью вроде самолёт прилететь был должен, а с ним и приказ какой-нибудь, а пока комната перехода, визит к хирургу, несколько швов на бровь и звонок зятю Фирташа.