Алексей Борисов - Возвращение алтаря Святовита

Клуб сильно изменился с того момента, как здесь впервые показывали кино. Во-первых, некоторые лавки стали выше. Сидящие позади теперь могли смотреть не только затылки, а и то, что внизу экрана. Во-вторых, над потолком появились ещё две фары, принесённые непонятно откуда, но хорошо освещающие всё помещение. В-третьих, на велогенераторе сидел мальчишка и крутил педали, заряжая аккумулятор, а рядом с ним тёрлись ещё двое, видимо, смена. Отрабатывали ли они бесплатные билеты или ещё что-нибудь, я выяснять не успел, ко мне подошёл Василий. Вскоре мы уселись в углу и поговорили по душам. Тяжёлый это был разговор. О том, как ломается психика и что надо сделать, дабы остаться человеком. Оказывается, великое дело – понять, что хуже смерти для человека это боль оплакивающих его близких.

– Раньше, – теребя в руках письма, – как только я в лагерь угодил, такой внутренний гнёт был, словно стопудовый камень за спиной. Стыдно за себя было, плакал ночью. Потом насмотрелся разного. И как звёзды резали, и как колени дробили. Полыхнуло в голове, каждому готов был в глотку вцепиться. А вчера письма написал и почувствовал, как душу отпустило. Да так, что легче стало жить. Я вот второй день по земле хожу, делаю всё в охотку, думаю обо всём без лишних сложностей, получается у меня всё. Ты прости, если надоел.

– То, Вася, просветление называется. У каждого оно по-своему происходит. Не то чтоб человек заново рождается, просто душа с головой дружить начинают.

Так мы и беседовали в уголку. Лопухин обстоятельно расписал на бумаге, как угодил в плен, как бежал и как искупал, пока не пиликнули часы, сообщившие о том, что пора уходить. А в это время у Савелия Силантьевича пытались выудить всю известную им информацию.

Усадив гостью за стол рядом с окном, Силантьевич пристроился напротив. Варя внесла из сеней самовар, выставила на стол блюдца с чашками, сахарницу с рафинадом и горшочек с земляничным вареньем.

– Я в клуб, – сообщила дочка отцу, – надо афишу нарисовать.

Савелий махнул рукой. Понял он, какую афишу пойдёт рисовать Варя, вздохи у неё с киномехаником. Хоть и проводил он недавно беседу с демонстрацией бараньих ножниц, киномеханик всё равно продолжал крутиться возле его дочери. Понять парня было можно, Варвара – красавица, куда там этим артисткам с ней тягаться; смой с них пудру с тушью – и не поймёшь, кто перед тобой, чёрт или баба. За размышлениями он пропустил вопрос, заданный ему Лизой, и ей пришлось повторить:

– Расскажите мне об Алексее Николаевиче. Как давно вы его знаете, как познакомились?

– Как давно, – задумался Савелий, – почитай с мая этого года. Жёнка у меня захворала, прихватило у Симки в коленях. Что ни шаг, так от боли только выть не начинала. Стонет и стонет. Идёт за водой, а у самой слезищи из глаз катятся. Я и к фельдшеру в Хиславичи ездил, и в Смоленск возил, без толку. В науках-то не силён, грамоте трохи обучен и всё, но понял одно – они сами не знают, что делать. Тут мне старики нашептали, что неподалёку, вниз по реке, в заповедном лесу старец когда-то жил, помогал людям. Я Симку в лодку и на вёсла. Так вот и встретились. Сидел Николаевич на бережку, рыбку удил.

– А старца отыскали?

– Не было никакого старца, видать, помер он давно. Я и сам тогда это понимал, но как без надежды-то?

– Скажите, жена ваша излечилась?

– Как сказать, ходить может, иногда не угнаться. Конечно, не так, как по молодости, но всё же. Диета особая, слово-то какое, не русское, означает, ест не то, что все. Да мазью специальной, из петушиного пуха колени мажет. А вот полностью излечиться – нет. Николаевич сказал, только операция поможет.

– Он что, врач?

– Нет, но жену на ноги поставил. А большего я тебе, Лиза, про него и не расскажу ничего. Ты пей чай, остынет.

– Я пью, спасибо. Только узнать хотела, в районе до временной оккупации было создано подполье. Гражданин Залкинд был одним из немногих, кто знал, где заложены склады с оружием и продовольствием. Я должна выяснить, что с ними стало. Скажу больше, от этого зависит успех не только нашей операции.

После этого вопроса Лиза достала чистый лист бумаги из планшета, заполнила самопиской «шапку» документа и, кивнув головой, давая понять, что готова слушать, посмотрела на часы. Даже если сейчас покинуть деревню, к полуденному сеансу радиосвязи она не успевала. Кто ж знал, что их задержит такой нелепый случай.

– Искали мы их, – рассказывал Савелий, – только, видать, проще иголку в стоге сена найти. Девятого июля Натана привезли на мотоцикле в ночь, а в Тростянке, этим же вечером он был на грузовике, причём машина была не гружёной и в саму деревню не заезжала. Зато Федосей видел, как утром грузовик тот еле пёр со стороны Зимниц. Выходит, то, что было в грузовике, могло осесть только в лесочке напротив Шимоновки. Это всё, что известно.

– Как-то непонятно вы рассказываете, с другого конца. Я запишу по порядку, начиная от информации Федосея. Как его фамилия, кстати?

– Урядник Федосей Злобин. Убили его этим летом. Двух германцев шашкой зарубил. Один, на коне деревню защищать вышел.

Лиза записала всё, что касалось дела, и протянула листок Савелию, для подписи. Силантьевич подписал бумагу как командир партизанского отряда.

– А Петер Клаусович, – продолжила спрашивать Лиза, пряча протокол в планшет, – ну, учёный, который в доме на реке живёт. Что о нём знаете?

– Мужик неплохой, душевный, за свою работу очень переживает. Мы с ним как-то в управу вместе ездили. Я ему по дороге рассказал, как пацаны курган какой-то разрыли, да все железяки ржавые, что нашли там, в кузню снесли. Лоло им по ножу из того железа выковал. Так Клаусович полдороги за сердце держался.

– Может, Петер Клаусович интересовался чем?

– Да. Он как раз такими курганами и интересовался у меня. Здесь, где ни копни, везде история. Я иногда думаю, что очень чудно размещена земля наша. Что ни враг, всё через нас, через смолян норовит пройти. Словно господь с каким-то тайным умыслом положил её так. Кабы кто перенёс её в другое место, глядишь, сколько бед бы одним махом ушло. Ан нет, ни один смолянин не согласится. За все беды счастье нам дано. Земелька-то, возьмёшь в руку, жирная, аж лоснится. Где такую ещё сыскать? Ты вспомни, Лизавета, в начале тридцатых, в Малороссии голод, на Волге и того хуже, слыхал, что человечину ели, люди деревнями мёрли, а у нас мужики только поопухали. И завсегда так, не лебеда так ягода подоспеет, не ягода так гриб вырастет, а там уж рожь высыплет, али ещё чего. И выбирается смолянин из беды, ибо долг у него перед землёй, от ворога отчину защищать. И кладёт он супостата в землицу без счёта, да и сам ложится. И так из века в век. Так что я его интерес к земле нашей понимаю. Хочет он прознать, как люди раньше жили.