Алексей Борисов - Возвращение алтаря Святовита

– Катерина, – обратился я к девушке, – до отхода поезда десять минут. Я возвращаюсь назад, в Кобрин. Если ты поедешь со мной, шансов дожить до завтра у тебя практически не будет. Там, одним словом, война и всё, что с ней связано. А вот там, – показывая на восток, – ещё тлеет мирная жизнь. Доедешь до Минска, устроишься работать в госпиталь. Может, повезёт. Решать надо сейчас. Либо туда, совершать подвиг, либо туда, получить шанс на жизнь.

– Я не хочу на войну, – без раздумья, почти сразу ответила Катя. – Я вида крови не переношу.

Была, конечно, надежда, что медсестра поедет со мной. На войне врача можно приравнять к пушке со всем расчётом, а медсестру к пулемёту. Там, в Березе, разворачивается госпиталь и сейчас каждый медик на особом счету. Не маленькая, понимает, но чтобы вот так… Как она училище-то закончила? Ну, директор санатория, удружил.

– Держи семьсот рублей, – сквозь зубы сказал я, – это тебе на дорогу, одежду и жилье на первое время. Передашь Эмме Христофоровне, что я приказал тебе сопровождать их до самого Минска. В вагоне мест достаточно, так что никого не стеснишь. А чтобы не возникло проблем по приезде, дай-ка мне свое командировочное, я поставлю отметку у коменданта и допишу маршрут следования.

– Спасибо. Вот удостоверение, правда, на нём печать немного смазанная, но всё остальное-то видно хорошо.

Остальное, как и сама медсестра в моём понимании, было уже в стороне. Когда перед тобой какая-то цель, всё, что не способствует её скорейшему достижению, не имеет значения. Наверно, это не совсем правильно, особенно по отношению к людям, но такой у меня характер. С утра этого дня всё население Советского Союза поделилось на тех, кто был там, и на остальных. Выхватив из рук Кати документ, я вскоре оказался в здании вокзала, и, пройдя по только что вымытому коридору, распахнул дверь. Комендант нисколько не удивился, увидев меня вновь. Поставив штамп в графах «прибыл-выбыл», он поинтересовался, отчего я ещё не согласовал погрузку продуктов из буфета? Оказалось, что вагона-ресторана в поезде нет, расстояние между городами не то, а вот пассажирам мягкого вагона он положен. Посему первое купе специального вагона переоборудовано под буфет, и не абы какой, а по первой категории. Буфетчица уже два раза жаловалась коменданту поезда, даже прибегала сюда, переживая за корзинки. Всего-то требовалось подписать накладную с моей стороны. Поставить подпись мне было не жалко. Черкнув на желтоватой бумажке, я поблагодарил старшего лейтенанта за содействие.

Паровоз уже давал предупреждающий о скором отходе свисток. Провожающие говорили последние слова прощания, а я высматривал по окнам свою бабушку. Она стояла в очереди за мороженым, постоянно оглядываясь на состав, боясь не успеть. Наконец эскимо оказалось в её руках, проводник помог ей подняться по ступенькам, и хрупкая фигурка скрылась в зелёном вагоне. «Удалось», – сказал я про себя. Деньги я ей передал, посылка наверняка уже в Хиславичах. А теперь быстро назад, к Жабинке, где дед примет последний бой. Я полгода готовился к этому дню, заранее обошёл те места, кое-что припрятал, а кое-что, наоборот, извлёк.

Ничем не примечательна, названная по одноимённому цветку белорусская речка Жабинка. Всего тридцать вёрст, проходящих по Полесью, иногда глубиной по грудь, а в иных местах, когда лето особо засушливое, и того меньше. Вместе с тем перейти реку или не дай бог, попытаться перебраться с одного берега на другой на телеге, ни один коренной житель не рискнёт – дно коварное, увязнуть в иле проще простого. Но не было бы счастья, коль обратное помогает. Возле старого брода, если стать к нему лицом, с левой стороны почти посреди реки возвышался поросший лозняком песчаный островок. Отчего русло разделилось, огибая с двух сторон похожий на лавровый лист кусок суши, можно понять, лишь наблюдая за этим осередком не одну жизнь. Когда-то здесь был наведён небольшой мостик, всего в чёртову дюжину аршин, простоявший аккурат до восстания Костюшко. Огонь уничтожил настил, но оставшиеся опоры, много лет собиравшие вокруг себя плавни и наносы, в конце концов, и образовали этот островок. Туда часто наведывались птицы, облюбовав его под гнёзда, создавая райскую трель вперемежку с кряканьем и посвистом. Но с недавних пор, кроме лязга гусениц и непрерывного шума моторов, здесь ничего не слышно. Вышедшие из боя остатки двадцать второй танковой дивизии стали на перегруппировку в версте от безымянного островка. Говорят: сила силу ломит, но где ж эту силу взять, коли воевать стало нечем. Топлива в баках на палец. По три снаряда на танк и то (спасибо Жукову, разрешившего на свой страх и риск после строевого смотра оставить по половине боекомплекта), что хоть это было. Идиотское распоряжение штаба Западного округа запретить хранение боезапаса в машинах сделало своё чёрное дело. В жизнь бы не оставил капитан Вознесенский своей позиции у Буга. Всё у него с утра получалось. И технику успел вывести до артобстрела, и личный состав сумел уберечь, и три атаки отбить. Не мог он только понять, почему вводная, поступившая из штаба армии в два тридцать, касалась только четвёртого батальона. А так бы не только он, но и остальные надавали бы по мордасам немцам. И кто знает, может быть, не пришлось бы сейчас пятиться назад, оставляя горящий Брест. Заставили танкисты харкать кровью врага, сами ею умылись, но без этого войны не бывает. Включив передатчик, капитан стал вызывать танк командира полка. После ранения майора Квасса, командование принял Сенкевич и командирской машиной стал бронеавтомобиль БА-10, к сожалению, со слабой радиостанцией. Пришлось действовать по старинке, через делегатов.

Первыми приехали автоцистерны из Кобрина. Спустя час подвезли боеприпасы, а потом пошло-поехало. И даже курьёзный случай с овсом, доставленным по ошибке, и тот перешёл в разряд «так было задумано». К месту сбора батальона стали подтягиваться отступившие из Бреста подразделения, а именно 455-й корпусной артиллерийский полк, где оказались лошади. Не хватало только горячей пищи, но тут выручил Теодор Карлович. Капитана Аугустова не зря прозвали крёстным отцом четвёртого батальона. Как-никак, а весь ремонт проходил через его руки и каждый танк Вознесенского не единожды побывал в восстановительных мастерских. Вот и сейчас, невзирая на трудности, от ремонтников прибыл ЗИС с прицепом, за рулём которого находился тот самый инженер, поставивший на танки рации. Мало кто ожидал его увидеть вновь, так что высказать слова благодарности довелось только комбату. Из кузова грузовика извлекли консервы с сухарями, которые сразу же разошлись по экипажам, и вроде бы пора прощаться, а инженер и не думал никуда уезжать. Наоборот, припарковал грузовик под деревьями, замаскировал ветками, да так ловко, словно всю жизнь только этим и занимался. Смотря на эти действия, капитан скептически оценил стоянку батальона: бронетехника стояла под открытым небом и была заметна не только с воздуха, но и любому прохожему. Единственной замаскированной машиной являлся вышедший из строя броневик, оставленной у дороги в качестве пулемётной точки. Но там сама местность скрывала его больше, чем любые манипуляции сержанта, обкладывавшего броню дёрном, и Вознесенский забыл об инженере. В роще застучали топоры, и, взревев двигателями, танки стали отползать под защиту деревьев.