Андрей Валентинов - Цикл Аргентина. Компиляция. Романы 1-6

На этот раз женщина не смогла выговорить короткое «Да», просто кивнула. Гертруда, подождав, пока мать загасит сигарету, отодвинула пепельницу. Локти — на скатерть, подбородок — в ладони.

— У тебя, мама, осталась его фотография. Ты ее прячешь, но я нашла. На обратной стороне — фамилия и адрес в Париже. Когда мы приехали в Берлин, я написала письмо.

Ильза Веспер на миг прикрыла веки, заставляя себя забыть, что перед нею — десятилетняя девочка, ее плоть, ее кровь. Разговор будет на равных.

Королева — против Королевы.

— Ты — незаконнорожденная, Гертруда. Родители Шарля и слышать не хотели о браке. В Шанхае меня продали в публичный дом. Я вырвалась, но такое не смоешь, даже с кожей не сдерешь. Лейтенант французского флота не мог жениться на мадам Баттерфляй.

Дочь сжала губы.

— Я так и написала, мама. Мне не нужно от них ни фамилии, ни денег. Просто пусть знают, что я есть. Ты дала Мареку копию свидетельства о рождении, я пошла к нотариусу и тоже сняла копию. И фотографию выбрала, самую лучшую.

Ильза Веспер горько пожалела о том, что отпустила мальчишку. Сказка про Кая и Герду не кончилась. Зеркало тролля смотрело ей в глаза.

— Ответ пришел через полгода. Наверно, проверяли, писали в Шанхай. Мой дед, он тоже моряк, contre-amiral, разрешил присылать ему письма и открытки на праздник. Не обещал ничего, но я ничего и не просила. Адмирал ничем не рисковал, правда, мама?

— Очень умно, — кивнула она. — Какая же ты маленькая расчетливая дрянь!

Герда улыбнулась.

— Спасибо, мама. Потом мы стали переписываться, а потом адмирал приехал в Берлин. Марека тогда не было, а когда он вернулся, я сказала, что у нас гостил мой дальний родственник. Бывают же у людей родственники! Вот тогда мы с дедом договорились, что мне делать, если станет совсем плохо.

Ильза Веспер едва сдержалась, чтобы не ударить собственное отражение. Знала — не поможет. Осколки вонзятся в сердце.

— Вчера, когда мы остановились пообедать, я сказала тебе, что зайду в магазин. А зашла на почту и отправила телеграмму. Дед знает, что я в Швейцарии, неподалеку от Лозанны. Завтра, если я не дам отбой, меня будет искать вся французская армия.

— Ты… Ты кое-что забыла, — слова рождались с трудом, цепляясь друга за друга. — Ты моя дочь. И никакой адмирал, никакой суд…

Взгляд из глубин зеркала был так холоден, что губы Ильзы Веспер обратились в лед.

— Немецкий суд, мама. Здесь уже — Франция. У тебя нет французского паспорта. А на суде станут задавать вопросы. Я подскажу своему адвокату, какие именно. Но зачем нам суд? Дед приедет и меня заберет. Я не стану тебе больше мешать, мама.

Пепельница врезалась в пол, покатилась, теряя окурки.

— Убирайся!

Дочь была уже на пороге, когда женщина, не сдержавшись, ударила криком.

— Это все из-за него? Из-за мальчишки, без которого жить не хочешь? Может, ты и в постель к нему прыгала?

Гертруда Веспер поступила, как истинная Королева. Не услышала.

Первым свет фонаря заметил Хинтерштойсер. Курц был занят, волок рюкзак и самого Хинтерштойсера. Тот честно пытался помогать, время от времени перебирая непослушными ногами. Иногда доставал ботинками до заснеженного камня и порывался освободить левую руку, перекинутую через плечо друга Тони. Тот в ответ рычал и пинал его в бок.

«Железо», включая «кошек»-спасительниц, оставили на гребне, возле приметного камня. В рюкзаке — спальники и остаток продуктов. Но все равно — тяжело. Снег перестал, зато начало быстро темнеть. К вечерней заре сумели добрести только до порога Западного склона, небольшой ложбины между двух скал. Дальше тропа резко сваливалась вниз, расширяясь и становясь вполне проходимой. А там и потеплеть должно. Решили идти, пока хватит сил. Не у обоих, понятно, у друга Тони. Хоть и невелик ростом горный стрелок Хинтерштойсер, и мясом оброс по голодной фронтовой норме, но тащить все равно не очень сподручно. Андреас, это осознав, искренне пригорюнился, потому и глядел вперед, глаз не жалея. А вдруг?

Вдруг!

— Свет, Тони. Там свет! Эй-эй, мы здесь! Здесь!..

Луч фонаря, дрогнув, метнулся влево, потом вправо. Наконец скользнул острой болью по глазам.

Погас.

— Господи! — дохнула тьма голосом Генриха Харрера, скалолаза «категории шесть». — Ребята! Тони, Андреас! Неужели вы? Хинтерштойсера неудержимо потянуло на что-нибудь заковыристое. Он вдохнул побольше воздуха…

«Это я-я-я, добрый О-о-огр, пришел за ужино-о-ом!»

Курц опередил:

— Генрих, ты? Андреасу срочно нужен врач! Срочно!..

Палатка, спрятанная между двух скальных зубьев, была настолько маленькой, что разместиться втроем даже не пытались. Хинтерштойсеру достался спальник, Курц присел рядом, упираясь спиной в полог, а Генрих-австриец прикрыл собой вход, устроившись на порожке. Он и светил фонарем, пока Тони, перемежая вздохи непереводимым баварским диалектом, вливал в друга-приятеля коньяк, раздевал, растирал, смазывал и накладывал повязки. Хинтерштойсеру было очень больно, но он честно терпел, Харрер, хоть и не разбиравший westmittelbairisch, но все видевший и понимавший, морщился сразу за двоих.

— Стену хоть взяли? — спросил он, когда основная повязка — на виске — заняла свое законное место.

Курц пожал плечами:

— Вроде бы. На гребень вышли, дальше — обрыв. Я сфотографировал, что мог, но там сплошной снег, боюсь, ничего не получится.

Генрих долго молчал, затем подсветил фонариком циферблат.

— Еще час, ребята. Точнее, пятьдесят семь минут. И — уматывайте. Аптечку и коньяк забирайте и валите на все три стороны — кроме западной.

Тони даже не обиделся — рассмеялся.

— Ночью? И по какой Стене спускаться велишь? По Южной? Или обратно, по Северной? Может, у тебя и пистолет есть? Тогда пристрели нас, Генрих, меньше мучиться будем.

Харрер взглянул странно.

— Кобура сбоку, у Андреаса как раз под рукой. Рядом с ракетницей.

Хинтерштойсер нащупал помянутое и только тогда удивился:

— Война, что ли? А-а… А мы за кого?

— Verdammte Scheisse! — ответил Генрих, — «категория шесть».

Свет фонаря погас. Может, палец Харрера случайно задел кнопку и к ней и примерз, а может, сидевший у входа испугался, что ему посмотрят в глаза.

— Всё накрылось, ребята! Моя Австрия, Швейцария, Геббельс, «эскадрилья». Обвал был, слышали? Всех снесло, и «гангстеров», и Райнера с Ангерером. Аминь парням, отмочалили! А, beschissen, грех говорить, но сами виноваты. Scheisse! Вздумали обколотыми, под наркотой, на Стену лезть, hall die Fresse!

— Не ругайся, Генрих, ты же не пруссак.

— Извини, Андреас. Допекло… Не это сейчас важно. Ниже, в полукилометре, если по Западному склону спускаться, лагерь разбили. Одиннадцать человек, я — двенадцатый. Трое, как и вы, горные стрелки, их не знаю. Остальных тоже не знаю — и знать не хочу, «эсэсы», scheiss drauf! Приказ простой: «эскадрилью» — вдруг кто выберется! — спасать, остальных к ногтю. Если Стена не Гиммлеру, то — никому! Траур тоже решено объявлять только по «гангстерам». Всех прочих здесь не было, ясно?