Андрей Валентинов - Цикл Аргентина. Компиляция. Романы 1-6

Она уже хотела выключить «Telefunken», однако диктор начал читать иную сводку – новости культуры. Это стоило послушать. Шум вокруг «выставки-провокации», как теперь именовали ее детище, начал понемногу стихать, но, может, скажут еще что-нибудь, в довесок? Два дня назад «Искусство Свободной Франции» помянул сам фюрер. Вождь германской нации очень сочувствовал соседям-французам.

Боль уже ушла, оставшись в той, прежней жизни. К новой разведчица Шапталь только начала привыкать.

Однако в этот раз говорили не о выставке, а о новой песне, прошумевшей над Рейхом подобно внезапной грозе. Уже хотят запретить, несмотря на то, что многим понравилось, особенно военным. Какая-то станция, разошедшись не на шутку, передает ее каждый день вместо позывных.

Слова фронтовика Великой войны Ганса Лайпа, музыка Норберта Шульце, оперного дирижера. А о первой исполнительнице уже спорят. То ли весьма популярная Лала Андерсен, то ли никому не известная певица из польского Позена.

Мод отодвинула тетрадь и приготовилась слушать. Странное название у песни, сразу два имени… Эфир на какой-то миг сделался безмолвен, но вот прозвучали первые такты, и женский голос негромко запел:

– Чего смеешься? – обиделся Ганс Штимме. – Идея правильная. Обычные качели, на одном конце доски ведро с водой, на дне – дырочка. А на другом – пачки листовок. Вода, стало быть, вытекает из ведра, равновесие нарушается, и листовки постепенно падают на улицу. Мы такое на крыше магазина Карштадта установили. Только с дыркой я слегка не рассчитал, вот все сразу и посыпалось. Ничего, в следующий раз для листовок вентиляционную установку приспособлю. Красиво получится!

«V Интернационал» снова вместе. Бывший дезертир Митте ничуть не изменился – охотно болтает о пустяках, скажем, о тех же рухнувших с крыши «качелях», о серьезном же помалкивает. Подпольщик!

Встретились – словно вчера расстались. Подпольный ЦК КПГ прислал связного. Каким ветром принесло в Берлин именно его, гамбургский рабочий уточнять не стал. Лонжа не настаивал, он и сам не спешил откровенничать. Чудо, что вообще пересеклись. Тесен Божий мир!

– Карлштрассе, – Штимме кивнул на белую табличку с номером. – Вроде, здесь. Я тебе… Фу, ты, чуть «дезертиром» не назвал. В общем, камрад, не нравится мне эта идея. Соглашения, компромиссы, уступки… Хотите бороться, вступайте в Германскую коммунистическую!

– Это ты Медведя боишься, – рассудил Лонжа. – Ничего, главное, ты его Саксонским не назови. Пошли!..

Фридрих-блокфюрер, бывший силовой акробат, встретил их в дверях. Обдав густым перегаром, почесал нависающий над брючным ремнем живот.

– Откинулись, ребята? Ну, заходите, гостям всегда рад. Особенно когда такие хитрецы на огонек заглядывают.

Лонжа понял, что встретиться с Штимме помогло вовсе не чудо. Компартия знает, кого направить на переговоры с «черным» подпольем.

– А я еще думал, кого ко мне пришлют? Я – не профессор какой, могу и с лестницы спустить.

В комнате их ждал стол с початой бутылью яблочного шнапса в окружении рюмок – и миска с вареной картошкой. Блокфюрер вел холостяцкую жизнь.

– В отпуске я, – пояснил он, наполняя скляницы. – В Губертсгоф возвращаться не хочу, не те там сейчас порядки. Вовремя вы, ребята, слиняли. Ну, за встречу!

Саксонский Медведь и в самом деле напоминал добродушного любителя меда, искренне радующегося гостям. Лишь взгляд из-под темных бровей подсказывал, что переговорам легкими не быть.

– Ты, Штимме, меня своим Народным фронтом не заманивай. Дело не в том, хорош он или плох. За вами Коминтерн стоит, а значит, Москва. Зачем в Германии русские большевики? Ты еще вспомни, как ваш Тельман в форме РККА красовался, а заодно и газеты почитай. Сейчас Сталин всех коминтерновцев, что в Москве прятались, под нож пустил. К чему нам такие союзники? Вот если КПГ из Коминтерна выпишется и привселюдно о том объявит, тогда и поговорим.

Лонжа смотрел на исходящую паром картошку, представляя себе это богатство в бараке Губертсгофа. К рокоту же медвежьего голоса почти не прислушивался. Одно и то же, в который раз! Сейчас дезертир Митте жевать перестанет – и даст ответ по всей форме. Солидарность трудящихся всех стран, мировой империализм, национал-социалисты, как его платные агенты. Но «черные» и «красные» по крайней мере свои, плоть от немецкой плоти. Другие, тоже вроде борцы, откровенно работают на иностранцев. С такими и говорить не о чем.

В подполье можно встретить только крыс…

Терпеливо выслушав многократно уже слышанное, он отставил в сторону рюмку, в которой лишь губы омочил.

– Значит, безнадежно?

Не дождавшись ответа, встал, поглядел в залитое бешеным июльским солнцем окно.

– 19 марта 1920 года Сенат Соединенных Штатов Америки отказался ратифицировать Версальский договор. Не все тогда поняли, что это значит, кое-кто подумал, будто Штаты просто не желают сотрудничать с Лигой Наций. Но причина в другом. Тот, кто реально правит страной и вкладывает деньги в войну… Гилликэдди… Он, этот Джи-из-Тени, остался недоволен ее итогами. Поэтому решено переиграть все заново, причем с этим согласны и республиканцы и демократы. С тех пор Соединенные Штаты готовятся к войне, к новой Мировой. Им нужен враг, причем такой, чтобы избиратель из самого глухого округа не сомневался в том, что воевать придется. В Европе это Гитлер. Как только он пришел к власти, Германия была приговорена.

– Так они, американцы, сами ему помогали! – не выдержал Штимме. – И сейчас помогают! Эти… Кредитные линии!..

Лонжа пожал плечами.

– Естественно. Зло должно выглядеть страшным, Гитлер таким и стал. Австрия, Чехословакия, Швейцария… А еще «кацеты», преследование церкви, интеллектуалов, евреев. Против такого врага объединится весь мир, Штаты получат свою войну, а Германия погибнет. Единственная возможность этого избежать – самим разобраться с Бесноватым. Америка найдет другое пугало, война все равно случится, но, может, мы отделаемся легче. Вот и вся цена ваших разногласий.

– Так мы же не против, – неуверенно пророкотал Медведь. – В принципе.

– Идея Народного фронта… – начал Штимме и осекся.

Август, Первый сего имени, смотрел сквозь прозрачные стекла, за которыми бушевал горячий летний день, но видел совсем другое: Ночь над Европой, черное безвидное небо и желтый оскал Той, что придет пожинать жатву. Дирижер взмахнет невесомой палочкой, послушный оркестр заиграет Последнее танго.