Андрей Валентинов - Цикл Аргентина. Компиляция. Романы 1-6

– Зачем доказывать вину, синьор Руффо? А главное – кому? Преступнику?

Чемпион поставил на стол тяжелый металлический термос, отвинтил крышку.

– Кофе будете? Ночью пришлось побегать, спал хорошо если час.

Князь пожал плечами.

– Давайте. Только я пью без сахара.

– Я тоже. Хорошо хоть в этом совпадаем.

Чашки нашлись в ящике стола. Полковник, наполнив их до половины, выпил свою в три глотка и откинулся на спинку стула.

– Презумпция невиновности в наше время уже не работает, синьор Руффо. Организованная преступность и зарубежная агентура – как с такими прикажете работать? Я начинал на Сицилии в команде префекта Чезаре Мори. Вы хоть представляете, что творилось на родине ваших предков? Ничего, справились. Да, законы мы устанавливали сами – или вообще без них обходились, но иначе с мафией пришлось бы бороться сто лет.

Князь тоже отпил из чашки и поморщился. Кофе горчил.

– Вы не победили мафию, полковник. Если помните, Чезаре Море сказал, что бандитов надо искать не только среди зарослей опунции, но и в префектурах, полиции, особняках работодателей, и, само собой, в министерствах. Он уточнил «некоторых», но это по скромности. Однако туда вас не очень пускали, да вы и не рвались. Нельзя искоренить преступность ее же методами. Хотя бы потому, что у бандитов куда больше опыта в войне без правил.

Чашка с негромким стуком ударила о столешницу. Чемпион покачал головой.

– Вы неисправимы, синьор Руффо.

– Неисправим, – охотно согласился князь. – Лучше плохой закон, чем борьба всех против всех. Своих взглядов никогда не скрывал, и могу лишь удивиться, отчего обо мне вспомнили так поздно.

Строцци внезапно улыбнулся.

– Очень убедительно! Иной бы даже поверил… Фашизм не карает за инакомыслие. Дуче много раз повторял, что свобода воли для всех, даже для врагов – наша высшая ценность. Но мысли это одно, поступки – совсем другое. Не так ли?

На стол легла небольшая записная книжка в темной обложке.

– Если хотите, синьор Руффо, можем пройтись по всей вашей биографии. Но это долго, хотя и весьма поучительно. Возьмем лишь один эпизод.

Перелистнув несколько страниц, нашел нужную, щелкнул пальцем по бумаге.

– Итак, вы, синьор Руффо, покинули Италию в августе 1926 года и отправились в Северо-Американские Штаты. Жили в Лос-Анджелесе, имели какие-то дела в Голливуде. Писали сценарии, как я понимаю?

Князь пожал плечами.

– Я и не скрываю. Подрабатывал. И сейчас иногда пишу.

Строцци усмехнулся, весело и зубасто.

– Пишете, знаю. Только вот что именно? В Штатах вы не жили. Приехали, побыли пару месяцев, а потом исчезли на несколько лет. Ваши письма домой пересылал кто-то другой – действительно из Лос-Анджелеса. Неплохо придумано, могло бы и сработать.

Улыбка исчезла, холодом плеснул взгляд.

– Именно в эти годы я служил помощником нашего консула в Сан-Франциско. В Голливуд съездил лично, проверил адрес, который указан в письмах… Где же вы были, синьор Руффо?

Дикобраз еле заметно дернул губами.

– Это уже мое дело. Но где бы я ни был, полковник, законы не нарушал, даже те, что установил ваш Дуче – и не делал ничего, что могло бы принести вред Италии. Потому и говорю: докажите!

Полковник вновь открыл записную книжку, зашелестел страницами.

– Если вы так настаиваете… После возвращения из вашего очень странного путешествия, вы покидали Италию дважды. Один раз ездили во Францию, второй – в Португалию, год назад. Там пробыли два месяца. Я ничего не напутал?

Князь согласно кивнул.

– Все так и было.

– Не совсем так, синьор Руффо. В Лиссабоне вы сели на самолет авиакомпании «Иберия» и направились в Мадрид. У вас имелся паспорт совсем на другое имя, но доказать ваше пребывание у анархистов мы сможем без особого труда – как и то, что вы среди прочего встречались с их главарями.

– С министрами законного правительства Испанской республики, – негромко уточнил бывший берсальер.

– С врагами Италии, синьор Руффо. И это всего один эпизод. Ваша биография, как я уже говорил, весьма поучительна.

Строцци отложил записную книжку в сторону, ударил пальцами по столешнице.

– А теперь я сделаю вам предложение, от которого вы не сможете отказаться.

– Вы давний и убежденный противник фашизма, синьор Руффо, что не тайна. Рискну предположить, что вы – самый первый антифашист в мире. Вы же были в зале Сан Сеполькро, когда Дуче обратился к нации, не так ли? Но меня интересуют не ваши взгляды, а дела. Я убежден, что вы, синьор Руффо, связаны с некой иностранной державой, причем уже немало лет. Более того, вы на них активно работаете. Доказать пока не могу, это действительно так, поэтому не имею возможности вывести вас на открытый процесс. Значит, у вас есть шанс. Предлагаю сотрудничество – во имя нашей Италии, которую вы не раз поминали. Если согласитесь, в вашей жизни внешне ничего не изменится. Если же нет, мы поступим с вами, как с сицилийским мафиози. По всей строгости закона – или беззакония, что никак не изменит результат. И закончите вы жизнь не героем, а мерзким предателем, таким и войдете в историю. Уж об этом я позабочусь. Вот вам и вся защита чести рода ди Скалетта – словом, делом и кровью. Надеюсь, понятно объяснил? Если так, то желаю услышать ответ, причем немедленно. Итак?

– Нет.

Когда залитая ночной тьмой земля исчезла далеко внизу, Лейхтвейс включил обогрев – третья кнопка слева на маленьком поясном пульте. Об этом предупредили еще перед первым полетом: холод коварен, его можно сразу не заметить, а потом станет поздно. Именно по этой причине погиб сын авиаконструктора. Поднялся в заоблачную высь – и забыл об осторожности. Ясный день, солнце, что может случиться?

Теперь была ночь, и холод подступил со всех сторон. Дышалось плохо, кажется, он тоже увлекся, набрав слишком большую высоту. Нельзя! С ранцем ничего не сделается, не выдержит сердце. Оно создано для тех, кому предначертано ходить, а не летать.

– Привыкайте, ребята, – сказал как-то инструктор. – Вы теперь не просто люди. Только не спешите этому радоваться.

Сказал… Сказала…

Еще раз сверившись с компасом, он решил немного изменить курс. От Парижа до границы Рейха чуть меньше трехсот километров – по прямой, если приложить линейку к карте. Но он возьмет чуть южнее, пусть даже из-за этого придется лишнее время побыть в воздухе. Ничего, выдержит! Полет не должен длиться больше двух часов, но это обычный, тренировочный. Инструктор считал, что можно продержаться втрое больше, если не форсировать скорость и лететь не выше двух километров.

Считал… Считала… Даже в мыслях Лейхтвейс предпочитал неопределенное «инструктор», слово, если верить словарю, мужского рода. Пусть лучше так, меньше риска проговориться. Тем более, этого человека больше нет. Не потому что умер, а вообще. Нет – и не было, учил же их некто, которого лишний раз поминать не след, даже среди «марсиан». Это оказалось не слишком трудно. Привык! В детском доме нельзя было вспоминать об отце – враге трудового народа, в Германии – о России, а в полку, где он, горный стрелок Николас Таубе, проходит службу, – о Лейхтвейсе. И конечно же нигде нельзя поминать Ночного Орла. Такового не существует в природе, крылатые хищники ведут дневной образ жизни, о чем и в книжках написано.