Александр Михайловский - Сопки Маньчжурии

– Что, уже?! – ошарашенно спросил Николай, догадавшись, что конец его царствованию придет прямо сейчас – так сказать, в несколько неторжественной обстановке.

– Да, уже, – сказал Серегин, – после разгрома основных сил японской маньчжурской армии война, считайте, выиграна. При этом четвертая армия генерала Нодзу, еще находившаяся в состоянии передислокации к Цзиньчжоускому перешейку, и высаживающаяся с пароходов в Дагушане пятая армия Кавамуры теперь изменили направление своего движения и спешно направляются к Тюренчену, с которого и началась вся эта злосчастная сухопутная война в Маньчжурии. У генерала Нодзу две полнокровных пехотных дивизии общей численностью сорок тысяч штыков, а у Кавамуры только одна такая дивизия. Итого: у врага остались шестьдесят тысяч штыков из трехсот тысяч мобилизованных первоначально. Дальнейшие события – это уже бессмысленные трепыхания, когда Линевич или Гриппенберг (по моему мнению, они оба одинаковы) используя многократное преимущество, еще до начала весны полностью очистят от Японцев Корею. А тем временем подойдет вторая эскадра, вместе с которой вы послали множество самого откровенного хлама, у которого есть только один плюс – его можно использовать в качестве десантного тоннажа при высадке на территории японской Метрополии. Сейчас, когда победа почти достигнута, вам самое время уйти на покой. Теперь Михаилу разбираться со всем, что вы наворотили в государстве Российском, ему же по справедливости должна достаться и слава победителя японцев…

Именно в этот момент Митя-Профессор принес Серегину большой пакет из плотной бумаги с большим номером «2» на лицевой стороне. Убедившись, что печати целы, Артанский князь вскрыл пакет и вытащил наружу три листа плотной гербовой бумаги. Бумага была из мира контейнеровоза, но это было неважно, потому что гербы отличались незначительно. На этих гербовых листах четким почерком канцелярского писаря, в которого каллиграфия была намертво вбита розгой школьного учителя, три раз повторялся один и тот же текст:

«В связи с многими неудачами нашими, приведшими Нашу страну к тяжелой войне с многочисленными жертвами, поднявшей голову изменой и прочими неустройствами, а также Нашей усталостью от государственных дел, признали Мы за благо отречься от престола государства Российского и сложить с себя верховную власть. Не желая расстаться с любимым сыном Нашим, Мы передаем наследие Наше брату Нашему великому князю Михаилу Александровичу и благословляем его на вступление на престол государства Российского. Заповедуем брату Нашему править делами государственными в полном и ненарушимом единении с чаяниями нашего народа на тех началах, кои будут им установлены, принеся в том ненарушимую присягу. Во имя горячо любимой Родины призываем всех верных сынов Отечества к исполнению своего святого долга перед ним повиновением царю в тяжелую минуту всенародных испытаний и помочь ему вместе с представителями народа вывести государство Российское на путь победы, благоденствия и славы. Да поможет Господь Бог России.»

Немного поколебавшись, Николай взял предложенную Серегиным ручку с вечным паркеровским пером и подписался на всех трех листах: «Николай, 4 декабря [32]1904 года».

Один экземпляр – Михаилу (а в итоге в государственный архив), другой – самому Николаю, третий – Серегину, как гаранту сделки. Дело было сделано. Теперь Михаила стоило отзывать с фронта и вместе с лейб-кампанией и его собственной формирующейся бригадой отправлять в Петербург, где высокопоставленная публика вот-вот поймет, что ее жестоко обманули, и начнет строить козни и делать гадости. Уж это господа аристократы и банкиры умеют хорошо.

17 (4) декабря 1904 год Р.Х., день тринадцатый, раннее утро. город Ляолян, временный штаб русской Маньчжурской армии.

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский.

После того как Николай поставил свою подпись под Манифестом об отречении, у нас в Тридесятом царстве началась суета, как, собственно, и в Санкт-Петербурге. Ведь отныне бывшие император и императрица были свободны как ангелы в полете; для остальных же головная боль только начиналась. Первым делом я встретился со своей дражайшей супругой, чтобы проинформировать ее о том, что пришел ее час. Повоевать в этом мире на штурмоносце или «Каракурте» ей не удастся, но в представительских целях эти летательные аппараты использовать можно и нужно. Штурмоносец отлично подходит для того, чтобы, не смущая публику наличием порталов, совершать официальные визиты в Санкт-Петербург, а наводящий ужас одним своим видом «Каракурт» идеален для вояжей во все остальные мировые столицы. Все дело в том, что с момента нападения Японской империи на Российскую у последней имеются только три союзника: армия, флот и Господень посланец – то есть я, Артанский князь Серегин, собственной персоной. И я должен внушать разного рода владыкам (демократическим и не очень) не любовь, как Христос, но благоговейный (а кому и животный) ужас.

Первым делом мы прибыли в Ляолян, куда к тому времени переместился штаб Маньчжурской армии. Поскольку большинство офицеров, служивших в нем при Куропаткине, я забрал к себе в Тридесятое царство, штаб был заново укомплектован офицерами, которых делегировали в его распоряжение Линевич, Гриппенберг и даже Каульбарс. Когда я прибыл в здание, откуда когда-то забрал маршала Ояму, чествование победителей было в самом разгаре. Господа генералы, как и вся армия, находились в состоянии своего рода хмельного недоумения от того, что со сменой командования затяжной геморрой разрешился так внезапно и так радикально. Имени бывшего командующего Куропаткина тут теперь иначе как с употреблением мата и не упоминают. Под его командованием кровь русских солдат и офицеров лилась как вода, а толку с этого не было никакого. Тюренчен, Вафангоу, и Ляолян показали, до какой беды может довести армию отчаянных храбрецов командующий ею баран.

И вот все кончилось; вражеская армия частично разгромлена, частично пленена. Особенно жесток был последний бой, когда первый Сибирский, сводно-стрелковый и шестнадцатый Армейский корпуса в чистом поле стеной встали на пути у японцев, рвущихся из захлопывающейся ловушки. Русские батареи осыпали японские штурмовые колонны градом шрапнелей, стрекотали первые пулеметы, по местной дикости установленные на пушечные лафеты, русские чудо-богатыри раз от раза поднимались во встречные контратаки и, превосходя японцев по всем кондициям, обращали тех в прах. Все кончилось после того как во встречном бою с первым сибирским корпусом японская гвардейская дивизия – краса и гордость императора Муцухито – полегла вся, до единого человека. Японцы просто сломались: им стало ясно, что если уж гвардейцы не смогли ничего сделать, то и для остальных эта Маньчжурская земля, присыпанная тоненьким слоем снега, станет смертным ложем.