Александр Михайловский - Сопки Маньчжурии

Новоиспеченный император, еще не ведающий о своей новой роли, находился в бывшем кабинете маршала Оямы, в окружении возбужденно гомонящих соратников. Помимо командующего второй армией генерала Гриппенберга (главного героя того побоища) там присутствовали: командующий первой армией генерал Линевич, командир первого сибирского корпуса генерал Штакельберг, командир десятого армейского корпуса генерал Церпицкий, командир восьмого армейского корпуса генерал Гернгросс [33], а также еще один герой дня – командующий сводной кавгруппой генерал Мищенко.

Едва я вошел, Михаил посмотрел на меня взглядом трезвым и печальным (и ему тоже энергооболочка запрещает пить) и сказал во всеуслышание:

– А вот, господа, и Артанский князь Серегин. Чует мое сердце, что он пришел не просто так, а с какими-то чрезвычайно важными новостями…

Наступила тишина, с эпитетом «гробовая». Генералы обернулись в мою сторону; на их лицах читалось напряженное внимание – будто в прусской гимназии, когда староста класса подает команду «идет господин учитель!», и все ученики, от отличников до двоечников, мигом замолкают и вытягиваются во фрунт. Нехорошо это. Такие чувства я обязан внушать не своим, а чужим генералам. Ни Багратион, ни Нахимов, ни Михаил Скопин-Шуйский, ни даже Велизарий (на что уж древний человек) в моем присутствии не цепенеют и не лишаются дара речи. Неужели Михаил успел сказать им нечто такое, что привело этих наивных как дети пожилых мужчин в состояние испуганного трепета? Что это могло быть – «Неумолимый», которого я прячу как джокера в рукаве, мой пока еще виртуальный титул императора Вселенной или осознание того, какому господину я обязан своей службой?

– Кого хороним, господа? – попытался разрядить я обстановку, – неужели микадо? Победа ведь – мы победили и враг бежит. И вообще, вчера вы выиграли не только эту битву, и не одну лишь кампанию, а всю войну. У Японии больше не осталось солдат для того, чтобы оспаривать у России хоть что-то, и предстоящая Корейская кампания будет проходить под знаком подавляющего превосходства наших войск.

– Вот в этом-то и суть, господин Серегин, – шамкающим голосом сказал генерал Линевич, – Когда вы беретесь за дело, то врагов целыми армиями словно слизывает языком корова. Удар по флангам, командующий убит или захвачен… А если кто пытается выскочить из западни, так его – шрапнелями и из новомодных пулеметов. Действительно Победа! Раз-два – и в дамках. Не по-людски это, Сергей Сергеевич, и не по-христиански…

– Я вас что-то не пойму, Николай Петрович… – сказал я, ощутив внутреннее облегчение, – наверное, вам приятнее было бы теснить противника лобовыми атаками, поливая кровью русских солдат каждый промежуточный рубеж вражеской обороны, и иметь потери вдвое, а то и втрое большие, чем у противника. Так под Порт-Артуром поступали японские генералы, посылая своих солдат в атаки волнами против обороны на высотах. В итоге общее численное превосходство армии генерала Ноги было пятикратным, но двое из этих пяти японских солдат, атаковавших одного русского, были убиты, и еще один искалечен. Вот так вести войну по отношению к своему солдату – не по-человечески и не по-христиански. Русские бабы вам, господа генералы, новых солдат не нарожают, а если и нарожают, то не для того, чтобы вы их за просто так укладывали в землю. Россия – самая большая страна в мире, и среди цивилизованных – одна из самых незаселенных. Если у вас есть возможность еще до штыковой схватки расстрелять врага из пулеметов, то вы обязаны это сделать. Грядет великий и ужасный двадцатый век – время варварски жестоких войн, во время которых на небольших европейских «просторах» будут сходиться в сражениях миллионные армии. Тогда людей будут жечь огнем, травить ядовитыми газами, расстреливать из огромных орудий, забрасывать бомбами с аэропланов и дирижаблей – и все равно при огромнейших потерях не иметь на фронте ни малейшего эффекта. В мое время это называлось «позиционный тупик». То, что я вам показал сейчас – это взлом того шаблона, концентрация сил на избранных направлениях и глубокий прорыв во вражеский тыл. Впрочем, все это будет уже не моей заботой. Михаил Александрович, прочтите…

Я достал из полевой сумки лист с манифестом об отречении Николая и протянул его новоназначенному монарху.

– Что, уже? – прочитав Манифест об отречении императора Николая, немного испуганно спросил новоиспеченный император. – Я не думал, что это случится так скоро…

– Уже, – сказал я, – мы тут посоветовались и решили, что не стоит тянуть кота за хвост сверх необходимого, тем более что супруга вашего брата после лечения сама загорелась идеей пожить на свободе.

– Ах вот оно что… – сказал Михаил, прикусив губу, – тогда понятно…

– А в чем, собственно, дело, Ваше Императорское Высочество? – спросил неугомонный Линевич.

– А в том, что с сегодняшнего дня я больше не Высочество, а Величество, – ответил Михаил, обведя взором присутствующих, которые изумленно притихли. – Мой брат, убедившись, что у меня получилось выиграть сражение, отрекся за себя и за своего сына, переложив императорские обязанности на мои плечи. Вот смотрите…

Михаил передал манифест об отречении Линевичу. Тот вздел на нос очки, долго читал, по-старчески шевеля губами, особенно тщательно изучая подпись, а потом громогласно произнес:

– Все верно, господа! Император Всероссийский Николай Александрович, гм, подал в отставку – то есть отрекся от престола за себя и за сына, передав трон присутствующему здесь своему брату Михаилу Александровичу Романову. Государь, позвольте мне первому принести вам присягу на верность?

И, не дожидаясь ответа на свой риторический вопрос, пока его кто-нибудь не опередил, командующий первой Маньчжурской армии встал на одно колено и начал громко и бодро произносить слова клятвы, словно и не было ему сейчас шестидесяти пяти лет:

– Я, генерал от инфантерии Николай Петрович Линевич, обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом, пред святым его Евангелием, в том, что хощу и должен Его Императорскому Величеству, своему истинному и природному Всемилостивейшему Великому Государю Императору Михаилу Александровичу, Самодержцу Всероссийскому верно и нелицемерно служить и во всем повиноваться, не щадя живота своего, до последней капли крови, и все к высокому его Императорского Величества Самодержавству, силе и власти принадлежащие права и преимущества, узаконенные и впредь узаконяемые, по крайнему разумению, силе и возможности предостерегать и оборонять, и при том по крайней мере стараться споспешествовать все, что к Его Императорского Величества верной службе и пользе государственной во всяких случаях касаться может; о ущербе же Его Величества интереса, вреде и убытке, как скоро о том уведаю, не токмо благовременно объявлять, но и всякими мерами отвращать и не допущать тщатися, и всякую вверенную тайность крепко хранить буду, и поверенный и положенный на мне чин, как по сей (генеральной), так и по особливой, определенной и от времени до времени Его Императорского Величества именем от предоставленных надо мною начальников определяемым инструкциям и регламентам и указам, надлежащим образом по совести своей исправлять, и для своей корысти, свойства, дружбы и вражды противно должности своей и присяги не поступать, и таким образом весть и поступать, как верному Его Императорского Величества подданному благопристойно есть и надлежит, и как я пред Богом и Судом Его страшным в том всегда ответ дать могу; как сущее мне Господь Бог душевно и телесно да поможет. В заключение же сей моей клятвы целую Евангелие и Крест Спасителя моего. Аминь.