Геннадий Марченко - Второй шанс

– Нормальный, – согласился я. – Нам что с собой брать, кроме инструментов?

– Аппаратура у нас есть, и усилители, и пульты с микрофонами, всё имеется. Так что берите только инструменты и как-то попробуйте привезти барабанную установку. Сможете решить этот вопрос?

Я заверил Вишневского, что решим, и повесил трубку. А в пятницу я вновь переступил порог Союза писателей, надеясь услышать от Бузыкина, что роман хорош и он обязательно его рекомендует к печати. Однако реальность оказалась куда печальнее.

– Я прочитал ваше произведение, – хлопнул он пухлой ручкой по папке. – И даже не за неделю, а за два дня. Сюжет интересный, затягивает. Но…

Он поднял указательный палец, всем своим видом показывая, насколько сейчас важное последует заявление.

– Но! Текст сыроват и требует дополнительной правки. Да-да, сыроват и, предвидя ваши возражения, молодой человек, я для примера возьму, ну, скажем, вот этот лист из 3-й главы. Вот здесь мы читаем:

«Ещё два дня назад Виктор и помыслить не мог, что его, как какую-то скотину, будут пинками гнать в уже набитую пленными до отказа теплушку. Кое-как он протиснулся вперёд, к дальней стене, и сполз на холодный, дощатый пол, сжатый со всех сторон сейчас больше похожими на побитых ворон, а не на бойцов Красной Армии людьми. Один из них, с замотанной грязными и красными от проступившей крови бинтами правой половиной лица, несмотря на отчаянность своего положения, задорно подмигнул Виктору единственным глазом:

– Не дрейфь, братишка, прорвёмся! Ты из какого батальона?

– Я? – растерялся Фомин.

– Ну не я же! Видок у тебя какой-то не армейский. Куда форму дел? Небось, в ближайшей деревне у какой-нибудь бабёнки пересидеть решил, натянул тряпки её мужа, который сейчас сражается под Москвой, а тут немцы. Так?

Он засмеялся было каким-то хлюпающим смехом, но тут же смех оборвал – боец перекосился от боли, со стоном приложив ладонь к перебинтованной части лица.

– А меня вот осколком поранило. Щёку разворотило и глаз вытек. Думал, помру, а ничего, перевязали – и снова винтовку в руки. Мне бы в госпиталь, да поубивало наших много, а фрицы прут и прут, вот и пришлось одноглазому воевать. Да не навоевал много… Лейтенанта убили, и кто-то орать начал, что сдаваться надо. Смотрю, один из окопа высовывается с поднятыми руками, второй… А мне что, больше всех надо? Так-то по-любому сдохну, а здесь ещё какой-никакой шанс. Тоже выкарабкался наверх, руки поднял и кричу, мол, сдаюсь, не стреляйте. Попинали они меня, конечно, немного, не без того, но главное, что живой. Говорят, в концентрационный лагерь нас теперь повезут, в Польшу или Германию. Я поляков не люблю, пущай в Германию лучше везут, там цивилизация, может, со временем в работники какой-нибудь буржуй из ихнего колхоза меня возьмёт. А потом, глядишь, и отпустит жену повидать с дитём… Да, меня, ежели что, Фёдором кличут, а тебя как?»

Бузыкин положил лист на место, сцепил пухлые пальчики и с победным видом поглядел на меня:

– Как вы думаете… э-э-э… Максим, в таком виде рукопись пропустят в печать?

– А что вас конкретно смущает?

– Меня?!

Николай Адрианович даже задохнулся от возмущения.

– Да меня, молодой человек, многое смущает! Помимо этого отрывка, где вы показываете советского человека слабохарактерным слюнтяем и, даже не побоюсь этого слова, предателем Родины, в вашем романе немало мест, от которых цензура не оставит камня на камне. Взять хотя бы ту часть, где ваш герой оказывается на допросах в СМЕРШе, вы из этого майора просто какого-то монстра слепили! Вы понимаете, что в таком виде книгу никто издавать не будет?

– А по мне – нормальная книга, даже, я бы сказал, хорошая. Её читали до вас фронтовики, включая председателя областного Совета ветеранов Александра Тимофеевича Шульгина и полковника милиции в отставке, бывшего разведчика Бориса Никаноровича Козырева, и они от моего романа были в восторге. И, кстати, дойдя до этого эпизода, тот же Шульгин сказал, что да, были такие случаи, особенно в 41-м, когда наши части одна за другой попадали в окружение.

– Все эти люди к литературе не имеют никакого отношения, – заносчиво заявил Бузыкин, всё же слегка сбавив тон. – Они читали поверхностно, а я с позиции профессионала, как-никак у меня вышло две повести и больше десятка рассказов. Уверяю вас, юноша, что в таком виде книга в печать не пойдёт.

Он хлопнул по папке ладошкой, как бы ставя в нашем разговоре точку. М-да, похоже, вариант с положительной рецензией «маститого» писателя накрывался медным тазом.

– Хорошо, допустим, вы правы, и роман требует доработки, – кивнул я. – С исправлениями он пройдёт в печать?

– Вот это уже другой разговор, – хищно ощерился Бузыкин и, наклонившись вперёд, с заговорщицким видом сказал. – У меня к вам, Максим, деловой предложение… Я забираю вашу рукопись, скажем, ещё на неделю, вычищаю все места, к которым может придраться цензура, заодно кое-что подправлю стилистически, а потом я звоню своем хорошему знакомому, который работает старшим редактором в «Приволжском книжном издательстве», и книга у нас в кармане. Но у меня одно условие – на обложке рядом с вашей появляется моя фамилия. Думаю, проделав такую работу, я заслужу стать вашим соавтором.

Так вот он к чему вёл, козлина… В соавторы захотел? А по наглой морде ссанной тряпкой не хочешь?

– Знаете, Николай Адрианович, я, пожалуй, откажусь от столь заманчивого предложения.

– Зачем же делать скоропалительные выводы, Максим?

Председатель выкатился из-за стола и селя рядом со мной, на соседний стул.

– Вы поймите, я же не о себе пекусь, хотя стать соавтором молодого автора, признаюсь, заманчиво. Опять же, наше отделение СП может получить нового, талантливого писателя, тем самым подняв свой престиж. Но, в конце концов, я хочу открыть дорогу вам в большую литературу. Я же чувствую ваш потенциал! Соглашайтесь!

В этот момент я почувствовал его ладонь на своём колене. Ах ты ж… Я положил на его ладонь свою, он удиалённо-радостно приподнял брови, однако в следующее мгновение я начал сжимать пальцы, и несколько секунд спустя его физиономия исказилось от боли.

– Максим, что вы делаете?!

Я разжал пальцы, и он тут же отдёрнул руку, при этом ещё и сам отодвинулся назад вместе с заскрипевшим ножками по линолеуму стулом.

– Пожалуй, я лучше ещё побегаю, постараюсь сам пристроить свою рукопись. Всего вам хорошего, новых творческих побед!

С этими словами я взял папку, встал и направился к выходу. В спину мне донеслось:

– И вам всего хорошего! Вот только когда набегаетесь – приходите, моё предложение остаётся в силе.

Ну сука, пидор недоделанный… Ярость меня просто разрывала на части, требуя немедленного выхода, я большим трудом сдержался, чтобы не вернуться и не зарядить стулом в эту самодовольную харю. Ладно, я тебе устрою! Вернее, устроят тебе старики-полковники, естественно, не без моего непосредственного участия. Шульгин с Козыревым для этого любителя молодых писателей, видите ли, не авторитеты. Посмотрим, насколько сильны их связи. Эх, жаль, у меня с собой не было диктофона, чтоб записать наш разговор. А ещё лучше видеокамеры, плёнка бы с записью того, как эта мразь гладит меня по коленке, стала бы лучшим доказательством его низких намерений. Но с видеокамерами, особенно портативными, в стране напряжёнка, поэтому такие ублюдки и чувствуют свою безнаказанность. Моё слово против его – и кому поверят? Хотя, если за ним уже что-то до этого водилось… Ладно, моё дело – настучать на урода, а дальше будь что будет. Не караулить же его в подворотне, в самом деле, даже если я его отмудохаю, спрятав лицо под каким-нибудь натянутым на голову чулком – это проблемы не решит. Да и всё равно по комплекции, одежде, повадкам он может меня узнать, и проблем не оберёшься.