Геннадий Марченко - Второй шанс

Не откладывая дело в долгий ящик, я с первого же таксофона позвонил Козыреву-старшему. Тот поднял трубку сразу, словно ждал звонка.

– Козырев на связи!

– Борис Никанорович, здравствуйте, это Максим.

– А-а, Максим, – в его голосе появилась, как мне показалась, некая теплота. – Чем порадуешь? Книжку взяли в печать?

– Пока наоборот, плохие новости. Мне кажется, это не телефонный разговор.

– Понял… Можешь сейчас подойти ко мне домой?

– У меня тренировка через час… Давайте я завтра подойду?

– Подходи, можешь прямо с утра и без звонка, я рано встаю, у меня бессонница.

Следующим утром я снова сидел в знакомой комнате, а передо мной стояла кружка с горячим, крепким чаем и вазочки с вареньем и печеньями. Под ароматный чай я и рассказал о своём визите к Бузыкину. Причём до последнего не хотел говорить о его домогательствах, пусть даже ладонь на чужом колене можно интерпретировать по-разному, но в итоге всё же не выдержал, выложил и это.

– Выблядок, – кратко прокомментировал Козырев. – Попадись он мне на фронте, не поглядел бы, что свой, пристрелил бы к чёртовой матери. Расслабились там, наверху, если такие подонки занимают столь ответственные посты. Чему они в своих книжках молодёжь научат? Чужие коленки лапать?!

Я не стал вспоминать примеры, когда люди «не той» ориентации являлись прекрасными писателями и поэтами, тот же Оскар Уайльд, Марсель Пруст, Артюр Рембо, Сомерсет Моэм, Алексей Апухтин… Даже Толстой писал в своём дневнике: «В мужчин я очень часто влюблялся…», с перечислениями соответствующих имён. Композиторы тоже не стояли скромно в сторонке, об увлечении, например, Петра Ильича Чайковского мужчинами – тем же Апухтиным – известно было практически всей Москве и Петербургу.

Я ничего этого говорить не стал, памятуя, что мой собеседник – человек прямой, и такая новость может его ошеломить. Хотя, кто знает, вдруг он большой поклонник поэзии и литературы, увлекается изучением редких биографий знаменитостей. Хе-хе, шутка!

В общем, Козырев возмущался ещё минут пять, затем, наконец, подуспокоился, налил себе чаю, закурил «беломорину», и констатировал:

– Короче, так… В милиции у меня осталось много хороших знакомых, в понедельник с утра созвонюсь с одним, пусть этим делом займётся. И будь готов, что придётся писать на этого Бузыкина заявление. А младшему, Серёге, прямо сейчас позвоню, он тоже кое-что может.

Оставив Бориса Никаноровича общаться с отпрысками, я отправился домой. С Ингой мы встретились на следующий день, отправившись в открытый этим летом широкоформатный кинотеатр «Современник» на фильм «Игрушка» с Пьером Ришаром.

– У меня для тебя две новости, хорошая и плохая, правда, обе касаются меня, – сказал я, пока мы прогуливались в сторону «Современника». – С какой начать?

– Ну, давай с хорошей.

– На следующей неделе выступление нашей группы будут записывать на пензенском телевидении, – не удержался я от улыбки.

– Ух ты, здорово!

Дальше несколько минут пришлось отвечать на вопросы юной спутницы. Наконец настал очередь плохой новости, и я рассказал о встрече с Бузыкиным. На этот раз, само собой, опустив эпизод с рукой на коленке: этому юному и чистому созданию ещё рано знать о таких вещах, как однополая любовь. Тем не менее, и без этого Инга заочно пропиталась к председателю местного отделения СП глубокой антипатией.

– И что теперь делать? – спросила она, жалостливо глядя на меня.

– Что-нибудь придумаем, – уверенно заявил я, – рано или поздно книга обязательно увидит свет.

Как я выяснил ещё утром, билеты на дневной сеанс в «Современнике» стоят дороже аналогичных в другие кинотеатры – целых 70 копеек. Видимо, наценка за комфорт. С другой стороны, «Современник» и впрямь оправдывал своё название, выглядя куда современнее, нежели его более древние собратья, особенно какая-нибудь «Искра», «Москва» или «Луч». Просторное фойе, буфет на уровне столичных, уютный Малый зал на 315 посадочных мест, Большой зал, рассчитанный на 814 зрителей с 22-метровым экраном… Неудивительно, что первые годы публика в него валила валом, особенно в выходные и праздничные дни. Потому, предчувствуя возможные проблемы с билетами, я по привычке предпочёл взять их заранее.

Посчитав, что лучшее лекарство от депрессии – это работа, проводив Ингу домой, я сел писать начало второго тома, теперь уже о приключениях Виктора Фомина на Западной Украине. О чём и сказал маме, когда она поинтересовалась, что это я там кропаю в новой общей тетради.

– Какой ты у меня молодец, – погладила она меня по отросшим вихрам.

Пора бы уже и в парикмахерскую наведаться. Для музыканта, конечно, это хорошо, отросшие волосы подчёркивают имидж, а вот на тренировках они мне начинали мешать, постоянно лезли в глаза. Да и голова с такой шевелюрой сильнее потела, солёная влага так и норовила затечь опять же в глаза, приходилось то волосы откидывать, то пот смахивать, а на ринге требуются сосредоточенность и постоянное внимание. Ладно, схожу, постригусь на следующей неделе, может быть, даже завтра, о чём и сообщил маме.

– К Тане пойдёшь? – спросила та.

– К Тане?

Блин, я и запамятовал, что лет с десяти меня стригла мамина подруга, Татьяна Сергеевна, которая ненавидела, когда её звали по отчеству, и даже меня заставляла называть её исключительно по имени и на «ты». Наверное, молодилась, хотя она и так была младше моей мамы на пять или шесть лет, это была вполне молодая и привлекательная женщина, которая работала в женском зале Дома быта «Пенза», а особенно привилегированных клиентов принимала на дому. Ну или хороших знакомых, таких, как моя мама и её отпрыск. Правда, и с хороших знакомых за обслуживание брала повышенную плату, но, насколько я помнил, стригла действительно хорошо, учитывая тенденции современной моды.

С 1980-го мне пришлось ходить в Дом быта – Татьяна Сергеевна перестала принимать клиентов на дому. Как и ещё десятки её подельниц, она стала фигурантом так называемого «Дела парикмахеров». К счастью, отделалась условным сроком, но с перепугу решила дальше работать честно, во всяком случае в то время, как мне рассказала позже мама.

Всё началось в сентябре 79-го со звонка в милицию от женщины, отказавшейся назвать свою фамилию. Она сообщила, что на днях воспользовалась услугами парикмахерской в Доме быта, и при расчёте кассир выдала ей чек с нулями, а реально заплаченная сумма была написана от руки. С этого-то сигнала и началось прогремевшее на весь Советский Союз уголовное дело, в котором в качестве обвиняемых фигурировали 80 работников объединения «Пензоблпарикмахерские», но на скамье подсудимых оказались только 26. Один из руководителей области сказал следователям: «Не устраивайте мне здесь «нюрнбергский процесс». Поэтому в отношении тех, у кого доказанные хищения не превышали сумму в 2,5 тысячи рублей, дело прекращали.