Валерий Красников - Кроманьонец [litres]

Разговор завёл Той:

– Сегодня не приплыли… – По интонации не пой мёшь, то ли констатирует, то ли сокрушается по этому поводу.

Сразу тему вожака развил Лим:

– Хорошо, что не приплыли, нас мало…

Кто-то закивал, кто-то повторил:

– Хорошо…

– Завтра могут приплыть, – не унимался Той.

– Дожди пошли, не приплывут, – возразил Толо.

– А если приплывут и побьют?

Вот уж не ожидал я услышать такой вопрос от вождя. Чувствую, пора вмешаться. Народ как-то загрустил, плечи женщин поникли, а дети стали жаться поближе к матерям.

Встаю и громко, протягивая слова, будто в трансе, вещаю:

– Духи услышали тебя, храбрый Той! – Тут можно было бы и закончить. «К нам едет ревизор» – финал той сцены, если сравнивать с атмосферой, воцарившейся у костра, жалок. Переборщил ли я с драматическими нотками? Возможно. Торжественно продолжаю: – Они сказали мне, как вы, мужчины племени Рыб, сможете победить много плохих людей!

– Показывай! – заревел Той.

Закрыв лицо руками, я упал на колени, содрогаясь в беззвучном приступе смеха. Хорошо, соплеменники сочли такое поведение нормальным. Наверное, Ахой и не такое вытворял, пытаясь им заморочить голову.

Успокоившись, как ни в чём не бывало, встаю и требую:

– Принесите пустую корзину и копьё с камнем на конце. – Специально уточнил, что наконечник дол жен быть кремнёвый.

Тина быстрой тенью метнулась к чуму Белок и принесла. Прошу освободить место на бревне. Толо, Тиса и Тиба встают и отходят за него. Я переворачиваю корзину на бок, оставляю на земле. Беру олений окорок и пристраиваю его на бревне. Вручаю Тою копьё.

– Ударь сюда! – показываю на мясо.

Той бьёт и пробивает окорок, оставляя глубокую вмятину в бревне под ним. Положив оленину назад в короб, снова командую:

– А теперь ударь в корзину!

Он бьёт и тут же под смех соплеменников пытается стряхнуть её с наконечника. Удар раздвинул прутья, но наконечник вошёл не глубоко. Помогаю снять корзину с копья и всем демонстрирую результат.

– Духи сказали, что женщины сплетут воинам щиты! – Руками показываю, что щиты должны быть прямоугольными. – Между ними они положат шкуру, и тут, тут и тут, – указываю, будто на края, где нужно скрепить половинки будущего щита, – они свяжут верёвками, а здесь, – пытаюсь обозначить центр, где можно сплести ручку или сделать её верёвочной, – мужчины будут держать его.

Что не смог объяснить, соплеменники, видевшие всё, сами додумали. Конечно, завтра придётся ещё показывать, но сегодня они снова повеселели и, похватав брошенные «вертела», с энтузиазмом стали совать их в огонь, улыбаясь.

В тумане меж деревьев двигался дым, неясные зыбкие тени плясали от языков пламени. Чуть слышно поскрипывали сосны, и сочно, свежо падали на землю редкие капли.

Обильный ужин подошёл к концу, и я понял, что племя вот-вот разойдётся по чумам. А как хорошо сидим! Не знаю, что на меня нашло, но я поднялся с бревна и во весь голос, а у Лоло он был сильным и звонким, затянул «Подмосковные вечера». В тексте заменил всего два слова: сад на лес и лето на осень.

Первой опомнилась Лило:

– Лоло, а что такое «подмосковные вечера»?

Я, воздев руки к небу, отвечаю:

– Духи сказали, что всё там зовётся Москвой! А мы пируем вечером рядом с ней…

Сказанное произвело на соплеменников большее впечатление, чем песня. Были попытки особо одарённых повторить то, что они смогли запомнить, но эти потуги тут же заглушал громкий смех большинства. Снова и снова кто-то затягивал невпопад один из куплетов, и снова был слышен смех.

Мне вспомнились послевоенные годы, как мы радовались мирной жизни и верили, что теперь всё будет хорошо. Как в шестидесятых сидели у костра и пели под гитару песни. Стало вдруг грустно. На глаза навернулись слёзы. Эмоции Лоло для меня оказались чем-то новым. Перенос как-то изменил меня, я стал по-другому не только чувствовать, но и мыслить.

Ах да! Всем людям свойственно эмоциональное мышление. Поэтому и совет верен, что утро вечера мудренее…

Меня разбудил крик сойки. За ним короткой очередью простучал по стволу дятел. В землянке было сумрачно и сыро. Тлеющие угли в очаге уже не грели камни. Взяв палку, отгрёб мерцающие огоньками головешки к краю и плеснул из горшочка в очаг воду. «Давно пора освободить его от золы».

Вышел на воздух.

Рассвет выдался по-настоящему осенним – зябким, осторожным. Сырость была густая, вязкая, как кисель. Полосы тумана плавали между чёрными кустами, а небо обозначилось синевой. День обещал быть солнечным.

Взял под навесом за землянкой старую шкуру и прихватил палок потолще, чтобы наверняка нагреть очаг. Вернувшись, расстелил шкуру у камней, стал выбирать ладонями золу, шипя и щёлкая языком, иногда обжигаясь случайно попавшимся горячим угольком…

Когда лёгкое пламя затрепетало в очаге, пошёл к реке. Умылся. Полюбовавшись на пару лосей, вышедших за чуть проступающую зубчатую кромку леса на том берегу, набрал в казанок воды и неспешно побрёл по рыхлому песку и мокрой траве к жилищу.

Из леса донеслись крики. Мужской, будто Той орёт, а женских много, как встревоженные сороки стрекочут. Чувства голода не испытывал, но любопытство подтолкнуло узнать, что случилось у соплеменников.

Мог бы и сам догадаться: еды вдоволь, а вчерашняя демонстрация щита с утра вовлекла в процесс производства всё племя. Той бурно выражал недовольство опытными образцами плетёнок от женского конструкторского бюро. И зря. Как по мне, поняли они всё правильно. Плетённые из ивовой лозы заготовки сантиметров семьдесят в ширину и чуть больше метра в высоту полностью соответствовали техническому заданию от духов. Разве что получились не прямоугольными, а овальными. По этому поводу Той и возмущался.

Моё появление оказалось как нельзя кстати. Тиса, едва увидев меня, тут же пошла навстречу, прихватив с собой изделия. Я приложил шкуру к одной из заготовок, накрыл сверху второй, посмотрел и так и эдак, предложил попробовать не связывать их верёвкой, а вплести по краю и в середине лозу так, чтобы шкура при носке не сбивалась вниз. Тиба-Трава не случайно получила такое прозвище, справилась очень быстро. Я только и успел поздороваться с соплеменниками, получить порцию обнимашек от Лило и Таша и начать жевать кусок мяса, что вручила мне мать, как эта работа мастерицей была закончена.

Я попросил Тиба, чтобы она попробовала сплести два жгутика. И даже Тоя привлёк, определив толщину будущей рукояти в два пальца вождя. Можно было и верёвками обойтись или ремнями из кожи, но мне показалось, щит будет удобнее для ношения именно с рукоятками из лозы. Получив их, я показал, как вижу их на щите, чтобы в одну петлю на его краю полностью входило предплечье, а пальцы держались за вторую. Когда Тиба поняла, чего я хочу, тут же услышал от неё: