Александр Борисов - Так не бывает, или Хрен знат [= Хрен знат] [litres]

«О ХЛЕБНОМ ПАЙКЕ ДЛЯ КРАСНОАРМЕЕК

О критическом экономическом положении сообщено Отделу с ходатайством разрешить вопрос в положительном для семей красноармейцев смысле.

Имеющийся в распоряжении Земотдела „вторяк“ – пшеницу второго сорта – после очистки перемолоть и предназначить для выдачи. Выдачу производить Комкрасхозу и Собезу по долям, равным как взрослым, так и малым. Выдача должна производиться в помощь той категории семей красноармейцев, которая подойдёт под помощь из урожая общественного засева красноармейских полей.

О ПОЛКЕ КУКУРУЗЫ

Всех товарищей, не явившихся без уважительных причин на работу, оштрафовать на один миллион рублей.

О ТРУДГУЖНАЛОГЕ

Рассмотрен протокол за № 479, предоставленный кварталом 12 на гр. Алексея Труфанова, категорически отказавшегося выполнять наряд по трудгужналогу (имущественное положение гр. Труфанова – зажиточный кожевник). Постановили: Вменить в обязанность гр. Труфанову внести 50 (пятьдесят) пудов муки. В случае отказа привлечь к принудительным работам сроком на 3 месяца.

Предисполкома Крижевский.

Секретарь Лабпарткома Гудсон».

Я спрятал газету за обложкой своего старого дневника и вышел во двор, чтобы ещё раз поинтересоваться у деда:

– Что такое собез?

– Отдел социального обеспечения. Там, где пенсию начисляют. Рано тебе, Сашка, думать об этом.

– Да я тебе про собез-з, – прозвенел я последнею буквой.

– Собез? – задумался дед. – Был вроде такой подотдел при комиссии по борьбе с дезертирством. Занимался обезземеливанием тех, кто прятал беглых красноармейцев. Надел отнимали, хлеб, что растёт на полях, скотину, имущество. Штрафовали ещё, лишали пайка. Не хотел брат на брата идти… А почему ты спросил?

– Непонятное слово попалось в учебнике по истории, – не моргнув глазом соврал я. – Ну, в том, что на будущий год…

– А-а-а, – протянул дед. – Хорошее дело! Ты в самом конце посмотри. Там, где оглавление, должен быть список новых и редко встречаемых слов. Может, я и напутал чего. Давно оно было…

Перед сном я долго ворочался. Представить себе не мог, какие слова сумела найти Пимовна для моей безутешной бабушки? Чем успокоила? Вернулась она заметно повеселевшей. Ни тучки в просветлённых глазах. Почти до полуночи сидели мои старики рядышком за столом и ворковали. Только и слышно: стук, стук! Это дед разбивал ручкой ножа грудку пилёного сахара. И для себя, и для неё. Где добыли? Наверное, бабушка Катя подсуетила. Есть ещё такой дефицит в магазинах «Сельпо».

В неплотно прикрытой двери застыла полоса света. Тянется по домотканому коврику до противоположной стены и вздымается вверх, к портрету отца. Мамку не видно, но я знаю, что она рядом и справа. Это самое последнее место на свете, где они ещё рядом.

Нет, повезло моим старикам с любовью. Она у них тёплая, незаметная, как свет негасимой лампады. Потушить её сможет только чья-нибудь смерть. И то вряд ли. А вот у отца с матерью совершенно другое чувство, имя которому страсть. Со скандалами, ревностью, ежедневным битьём посуды. И вместе трудно, и врозь грузно. Я же, в плане любви, совсем пролетел. Нет её, той, по-детски наивной, до бессонницы, со слезами в подушку. После драки с Напреем смотрел я на Соньку, смотрел. Хоть бы что-нибудь в душе шевельнулось. Холодная пустота. И кто я теперь после этого? Не пацан, а какой-то моральный урод. Когда же это всё закончится?

С полуночными петухами свет в доме погас. Мои старики ушли ночевать во двор. Жарко им в доме. Я тоже отъехал с мыслью о завтрашнем дне. Что подарить куму: «Путешествие на утреннюю звезду» или «Урфина Джюса»? Во память! За пенсией собирался, очки не мог разыскать, а помню ещё, что читал в его возрасте.

Утром привезли уголь за аренду нашей трамбовки. Я был на островке, занимался своим велоблоком. Вставил окучник на место седла и ударами молотка корректировал угол атаки. В общем, увлёкся. Даже не сразу расслышал, что это стучат в нашу калитку. Надо бежать. Немножко не вовремя, блин!

Валерий Иванович был весел. Смеялся, шутил и обзывал меня женихом. Наверное, Бабка Филониха вела себя молодцом и больше не попрекала родителей хреновым генным набором.

У кювета тарахтел трактор. Прежде всего я заглянул в кузов. Кучка всего ничего. На выпуклый военно-морской глаз – куб с небольшим. А виброплиту почему-то не привезли.

Дед расстелил у забора кусок брезента, только дядька Мансур промахнулся, половину просыпал мимо. В любом случае какую-то часть угля пришлось бы таскать вёдрами из разряда «поганых», но и с ними случился облом. Хоть по соседям беги – сыскалось всего два. Как водится, сбежался народ. Физически поработать мне не позволили. Отрядили держать калитку.

В детстве я был мужичком жадненьким. До сих пор помню название книги и имя того пацана, что взял её почитать, да так и замылил. Вот и сейчас стоял заворотним бекарем и всё прорывался спросить: куда же, в конце концов, подевалась моя трамбовка? А мимо меня сновали работные люди: дед Иван с одноколёсной тачкой, жилистый тракторист с вёдрами в обеих руках, мужики со смолы, приспособившие вместо носилок дырявое оцинкованное корыто… И не было в этом людском потоке вменяемого конца, как и в любимой дедовой приговорке:

«– Мы с тобой шли?

– Йшлы.

– Кожух нашли?

– Найшлы.

– А где ж тот кожух?

– Так мы ж його пропилы. Мы ж с тобой йшлы?

– Шли…»

Он, кстати, как и пахан Бабки Филонихи, махал подборной лопатой. Тоже наука. Нужно насыпать так, чтобы дно у корыта не провалилось, а деда Ивана не заносило на поворотах.

Бабушке было некогда. Она гладила для меня рубашку и брюки, паковала в пакет «Урфина Джюса», готовила закуску под магарыч. Общественный труд в обычае был со своими нюансами.

Помню, Вовка Хурдак по кличке Кошачий Зуб, сосед семейства Григорьевых, дембельнулся из армии. Невесту нашёл, отгулял на миру свадьбу да пошёл с матерью по дворам. И к нам заглянул: так, мол, и так, земной вам поклон. Заливаем фундамент нового дома. Просим помочь.

А пацанов на нашем краю к той осени вымахало! Собрались на пустыре, где когда-то играли в войну, – лопаты и вёдра «на драку». Только Петя Григорьев, как всегда, сачканул, сослался на радикулит.

Ведра по четыре всего-то в опалубку высыпали – нету работы, закончилась. Поссали всем обществом в красный угол, чтобы Вовкина тёща пореже в дом заходила, а тут и его мать:

– Просим к столу!

Аж неудобно. Если по совести посчитать, каждый из нас и на кусок хлеба не заработал. Отказываться тоже нельзя. Подумают, побрезговали. Надо, короче, уважить. Зря, что ли, хорошие люди старались, бабушку мою к борщам привлекали?

Стол Хурдаковы накрыли во дворе. Длинный стол, составной, застеленный разноцветными скатертями. От калитки и до самого огорода. Посуду позычили у соседей, чтобы хватило на всех. Вино покупное. Как сейчас помню, «мужик с топором».