Александр Борисов - Так не бывает, или Хрен знат [= Хрен знат] [litres]

Душа жаждала справедливости. И я её понимал. Это годам к пятидесяти, когда верхняя челюсть за восемь штук на четверть уже «государственная», самый завзятый драчун становится смирным, покладистым мужиком. А сейчас? Хрена ли мне один зуб?

Ещё одна из примет того времени – дрались, как работали, – молча. Чтобы не привлекать внимания взрослых. Кто знает, что у них на уме? Запросто могут схватить за ухо, отвести к родителям, или ещё что-нибудь учудят.

Шли мы, помнится, как-то с Жохом на совхозную зерноочистку, жахнуть из поджига по воробьям. Я тогда ещё не курил, а Сашка давно пристрастился. Нашёл на дороге окурок, засмолил, идёт себе, дым пускает. И что-то у него шнурок на туфлях не вовремя развязался. Сунул он мне тот бычок. «Подержи, – говорит, – я сейчас». И присел на колено. А сзади какой-то дед ехал на бричке. Поравнялся со мной да как жиганёт кнутом по той самой руке, что окурок держала! Мы в разные стороны! А попробуй пожалуйся на него. Дома добавят.

А сейчас мне как раз следует опасаться этих непредсказуемых взрослых больше, чем Толика Хренова: «Ах ты, гадёныш, ногами?!»

События я не форсировал не только из этических принципов. Больно, чёрт побери! Поэтому сражение шло ни шатко ни валко. Моя малоподвижность бросалась в глаза, а уличные бойцы нутром чувствуют слабину. Они наседали всем скопом, будто по команде. Успели, наверное, сговориться.

Я не жонглёр, чтобы гасить шесть кулаков разом, успевая при этом «раскланиваться», но тоже сориентировался. Плотно отслеживал Плута и Толяна, а вот Мекезе предоставлял свободу манёвра. Он близорукий, без очков ничего не видит, и удар у него поэтому не поставлен.

Что там у меня получилось бы в этой уличной потасовке, не скажу. Скорее всего, как всегда. Словил бы хайлом пару серьёзных ударов, рассвирепел, и бедными были бы те, кто ещё стоит на ногах. Очкарика я тоже достал боковым в ухо. Причём хорошо достал. Хотел уже и его занести на свой боевой счёт. А он не упал, отскочил в сторону и начал топтаться своими сандалиями по «Урфину Джюсу» – моему подарку Рубену.

Я двинулся в его сторону, но опоздал. Мекезя куда-то чухнул. То ли с концами ретировался, то ли побежал за подмогой.

И действительно, помощь пришла. Но с той стороны, откуда никто не ждал. Будто из-под земли нарисовался Босяра, махнул пару раз клешнями. Не ударил конкретно кого-то, а в общих чертах. Что называется, пырхнул или, по-другому, кипишнул. Он ведь на этом краю в авторитете был. Во всяком случае, среди своих сверстников. Как, впрочем, и Толик Хренов.

На той стороне ринга мгновенно нарисовалось конкретное разбиралово:

– Ты чё?

– А ты чё?!

– Чё вы кодлом на пацана?

– А чё он Мекезю ногой?

– Не бреши! Я шёл и всё видел!

– Откуда ты видел?

– Оттуда!

Если бы не отсутствие распальцовки, полное впечатление, что братки лихих девяностых делят спорную крышу. Базарили двое. Остальные тактично молчали. Я вообще был типа не при делах. Молчаливо присутствовал как вещдок в районном суде. Стоял и душил в себе остатки бессильной злобы. Малый жаждал отмщения за испорченный праздник, и старый был тоже не прочь внести в это дело посильную лепту. Оба моих естества испытывали сильное разочарование, поскольку по опыту знали, что драки уже не будет.

Сначала Толян вдохновенно врал, потом лениво отбрехивался.

Мой будущий крёстный перестал взмахивать «крыльями» и толкать оппонента пузом. В общем, накал конфликта спадал.

– Славик, ты скоро?

Робкий девичий голосок поставил на всём жирную точку. Ведь это самое последнее дело – чесать кулаки в присутствии баб. Даже незадачливый ухажёр, рискнувший проводить до калитки девчонку с чужого края, в этом плане был защищён. Таких бедолаг били очень тактично. На обратном пути.

– Я сейчас! – отозвался Босяра, поведя стриженой головой в сторону внешнего раздражителя. – Книга его?

Последняя фраза была не совсем вопросом. Так, всеобъемлюще – тоном и внешним видом – Славка «конкретно спросил» с моих оппонентов. Мазу, короче, качнул.

Они, естественно, промолчали. Но не просто так промолчали, а с видом на будущее. Застолбили за собой перспективу и самим наезжать на Босяру в присутствии нужных баб.

Славка поднял с земли «Урфина Джюса», положил правую руку мне на плечо и провозгласил приговор:

– Если ещё раз тронете…

Разошлись к взаимному удовольствию. Пацаны – молча и деловито, чтобы случайно не матюкнуться, не разжечь новый конфликт. Направляемый дружеской дланью, я тоже послушно шагал рядом с Босярой, пока не увидел, куда же конкретно мы направляемся. Под веткой шелковицы, склонившейся над кюветом, стояла на цыпочках Женька Саркисова и обрывала спелые ягоды. На остром её плечике безвольно болталась огромная сетка-авоська с двумя полукруглыми караваями белого хлеба по пятьдесят копеек за штуку. Естественно, я стал тормозить.

– Ты чё? – не врубился мой будущий крёстный отец.

– Пойду-ка я, Славка, домой, – шёпотом вымолвил я, норовя шагнуть за кусты, – куда мне в таком виде?

И правда, куда? Сквозь прореху ниже мотни рвутся на волю синие сатиновые трусы. Рубашка разошлась на пупе: две пуговицы вырваны с мясом. От книжки осталось одно название. Вся обложка в пятнах тутовника.

Пацан пацану мог бы и посочувствовать. Ну, сделать хотя бы соответствующий вид. А Босяра заржал. Залился серебряным колокольчиком. У него после ломки голоса так тенорок до старости и остался. И смех ни на йоту не изменился. На пару минут зайдётся, глянет в лицо виноватыми зенками, скажет «Ой, не могу!» и снова «Хи-хи». Особенно его убивали мои трусы. И что в них такого особенного? Сам точно такие же носит…

На шум подтянулась Женька. Уронила голову набок, сожрала меня глазищами, сказала, что ссадина будет на лбу. Зелёнкой надо помазать.

– Ты внимательно посмотри! – между двумя приступами «ой, не могу» прохрюкал Босяра. – Авария у пацана. Не хочет больше идти к Рубену на день рождения. Домой собирается.

Меня аж всего передёрнуло. Лицо окатило жаром. Чувствую, краснею. Сомкнул я штанины по стойке смирно, да всё норовлю повернуться бочком или спрятаться за Славкину спину.

А Женька такая флегма.

– Вот так, – говорит, – и дойдёшь потихоньку. Мы тебя с обеих сторон прикроем. Ничего страшного. Тётя Саша за пять минут штаны на машинке прострочит, рубашку заштопает и пуговицы пришьёт. Или я, если ей будет некогда. – Ещё раз пришпилила взглядом, приподняла изнанку воротника, отцепила булавку, Славке дала вместе с авоськой. – Пойду пока книжку почищу. А ты помоги, как сможешь.

Я аж удивился. Будто это и не она. Голос обычный, девчоночий. Говорит не растягивая слова, без малейшего налёта цыганщины. Это потом, на старости лет, её переклинит. Она тебе и принцесса, и потомственная колдунья, и генерал. Помню, сидел, плевался у телевизора.