Владимир Аренев - Ведьмачьи легенды

Или это мне так тогда казалось? Если бы мне не сказали, что мы в Польшу летим, я бы, наверное, разницы и не заметил.

Нам, кстати, поначалу и не говорили, где служить будем. Привезли под Харьков в казармы, выдали форму, и почти неделю мы, восемнадцатилетние мальчишки со стриженными наголо головами, спорили – куда?

Был вариант в Афганистан. Не то чтобы это пугало, чего там… Кто из мальчишек не мечтал повоевать? Геройство, медали… Да и в тысяча девятьсот восемьдесят первом году наши в Афганистане, если верить газетам и телевизору, всё ещё строили для афганцев школы, дороги, мосты…

Это если верить. Хотя… Ведь и вправду строили. И мосты, и тоннели, и школы…

То есть мы знали, что в Афганистане что-то такое происходит, но гробов в Советский Союз ещё привезли немного, и те, что привозили… Не в бою вроде погибли парни, а от несчастного случая. Или от болезни.

Вот… А потом в газетах стали появляться сообщения о Польше. Там «Солидарность», забастовки, демонстрации, происки западных спецслужб и всё такое… Говорили- говорили-говорили… даже показывали. И вроде бы ничего такого жутко кровавого или опасного и не рассказывали, но мы-то уже привыкли между строк читать. Даже если там ничего написано и не было, мы всё равно читали.

И я точно знал, что служить буду или в Афганистане, или в Польше. Мне никто ничего не говорил, а я знал. Так бывает.

Но целую неделю нам ничего не объясняли. Только перед самолётом, когда мы уже стояли на лётном поле, офицер сказал, что служить нам выпало в Польской Народной Республике, что кого попало туда не пошлют – лучших только, и что от нас зависит… В общем, удачи вам, сказал офицер, и вид у него был такой… виноватый немного, что ли… Вроде он тут остаётся, а нас отправляет почти на войну…

Хотя, скорее всего, я это придумал. Для красоты. Чтобы как правильно. Потому что, отправляя кого-то на… нет, не на смерть, а… когда вместо себя отправляют туда, где может быть опасно, то вину, если и ощущают, не демонстрируют.

Вот как мой командир взвода в октябре восемьдесят второго.

Позвонил в караулку часовой и сказал, что стреляют. Не в него, понятное дело, но рядом. Совсем рядом, вроде как возле вокзала. А от его вышки до вокзала было метров сто, не больше. Мы вышли на крыльцо – точно, стреляют. Вначале пара-тройка выстрелов из пистолета, потом очередь из автомата.

А потом – взрыв. Вроде бы граната.

То есть если выстрелы ещё могли быть предупредительными, то вот граната… Это значит, что один поляк попытался на полном серьёзе другого поляка убить. Нет, дело, конечно, их собственное, внутреннее: пока нас не трогают – мы вмешиваться не станем.

Как там сказано: каждый народ имеет право на революцию? Точно, имеет. И каждое правительство обязано защищать себя и конституцию. Получается, что все кругом правы, каждый имеет вескую причину стрелять и гранаты бросать… Все правы, виноватых потом назначают, когда война закончится. Победитель и назначает.

Значит, рвануло возле вокзала и затихло, вроде как затаились все, перепугались, пересчитали своих, ноги-руки на комплектность проверили, а потом снова несколько рал пальнули. И снова автомат.

А часовой опять звонит, говорит, что вроде бы посторонний возле ограждения мелькнул. Или показалось, или захотелось часовому, чтобы кто-то из своих подошёл к вышке, просто побыл минуту рядом. Оно ведь неприятно, когда стреляют. Пусть не в тебя, но ведь в человека же. В живого человека.

И идти нужно было прапорщику, командиру взвода. Он был начальником караула, и по всем уставам на свете ему полагалось двигаться по вызову часового. Взять с собой двух солдат, фонарь и идти навстречу тем самым выстрелам.

А у прапорщика, между прочим, двое детей и жена. Прапорщик посмотрел на меня и сказал, что ногу вот вчера сильно ушиб… или растянул связку… в общем, болит, зараза, сил нет никаких.

А давайте я пойду, предложил я; а давай, легко согласился прапорщик, – и я пошёл. Ничего там не было, да и стрельба больше не возобновлялась – я только прогулялся немного и вернулся. Но лицо своего командира взвода я запомнил. Не было у него на лице вины. Облегчение было, да, а вины – не было.

А если бы вдруг меня там возле поста убили, то, может, на лице появилась бы радость, что не его…

Ну да ладно, чего там. Мне, в конце концов, и самому интересно было… Подвиг не подвиг, но я ведь сделал то, чего не смог совершить другой человек.

Мне было интересно.

И в самолёт тогда я поднялся с большим интересом, и все два часа полёта пытался в иллюминатор разглядывать землю, чтобы определить – вот, наша закончилась и началась чужая.

Кстати, странная штука человеческий мозг. Прекрасно знаю, что земля – чужая. Но даже на секунду в голову не пришло сомнение – если она чужая, то какого дьявола мы туда служить летим? И даже умирать там не возражаем, если что…

Ничего я в иллюминатор не разглядел. Все было одинаково – от взлёта до посадки. А вот после посадки…

Кто впервые увидел военный аэродром, тот его уже не забудет. Широченное бетонное поле, бронированные капониры, очень деловито выглядящие радары и прочие антенны… Впечатляет, чего там… А если добавить ко всему этому великолепию мысль, бьющуюся в голове, что всё, что это на два года, на семьсот тридцать дней, это – новая жизнь, и та, старая, гражданская, будто и не была вовсе…

А потом всё это отошло на задний план. Вроде как всё и осталось, никуда не делось, только стало каким-то нереальным… Всё стало нереальным.

Мы увидели два вертолёта. Два Ми двадцать четвертых не спеша летели чуть в стороне от аэродрома. Их называют «крокодилами», они, наверное, на настоящих крокодилов немного и похожи… С пятнами камуфляжа, угрюмые и недовольные на вид. И смертельно опасные.

Было на что посмотреть. Только, как бы это поточнее сказать… не на них мы все пялились. Вертолёты ведь не просто так летали, отрабатывая там какие-то боевые задачи. Они за драконом летели.

За самым обыкновенным драконом. Если драконы, конечно, бывают обыкновенными. Два хмурых «крокодила» за отливающим металлом в солнечном свете чудовищем. И дракон никуда не торопился, закладывая время от времени виражи, словно приглашая вертолёты поиграть. Или на самом деле собирался атаковать – кто его знает?

Летит треугольник: дракон впереди машет крыльями, а два вертолёта сзади хлопают лопастями. Потом дракон вдруг заваливается набок и разворачивается в лоб на один из вертолётов, тот шарахается в сторону, уклоняется, но второй быстренько заходит дракону в хвост, и крылатая тварь снова возвращается на маршрут.

Мне тогда показалось, что всё это длилось час. Может, больше. Ребята говорили – пять минут. Потом дракон и вертолёты улетели, а нас повели на общее построение, к «покупателям».