Владимир Аренев - Ведьмачьи легенды

Нажмут на спуск, пули вначале прошьют меня, потом уже остальных. И пришла в голову совершенно уж идиотская мысль. Стало мне вдруг интересно, а как это – когда пуля в грудь попадает? Больно или нет? А умирать больно? И долго?

Там ещё что-то в голову лезло, я уж и не упомню всего, и времени прошло немного – с минуту, может, полторы…

– Что вы делаете здесь? – по-русски спросил кто-то слева от меня.

В общем фразу чисто произнёс, только «л» прозвучало с характерным акцентом. Как краткое «у». Обычное польское произношение.

Я начал объяснять. Представился, чтобы придать всему происходящему хоть какую-то официальность.

Про ёлки говорить было неудобно, я стал что-то придумывать о том, что мы вот идём… не дождались машины… и нам нужно попасть в Легницу…

Меня слушали не перебивая. Даже когда я замолчал, никто ничего не сказал сразу, мне пришлось прибавить к своему выступлению «вот», чтобы стало понятно – выступление закончено.

– Издалека идёте?

– Уже полтора часа, – сказал я, стараясь не смотреть на ствол пистолета-пулемёта. – Без привала…

Снова пауза.

– Никого не встречали?

– Нет, – ответил я быстро.

Не рассказывать же им про лесных девок. Советские солдаты в нечисть не верят. Советские солдаты, даже если и верят в нечисть, то никому в этом не признаются. Советские солдаты стойко переносят тяготы и лишения военной службы. Может, все эти девки и тени – военная тайна?

В общем, думал я всякую ерунду. Так бывает со мной, когда волнуюсь. Мысли скачут, цепляются одна за другую… А повод нервничать у меня был, с этим не поспоришь.

– Пан, закурить не найдётся? – вдруг высунулся у меня из-за спины Лёшка Громов.

Громов не то чтобы совсем дурак. Он простой. Я до службы в армии даже не подозревал, какие простые люди встречаются на свете.

Лешка, например, мог на политзанятиях совершенно серьёзно искать на карте столицу Антарктиды, а потом и весь материк, шаря указкой по Африке, Америке, Азии и снова по Африке…

Ко всем полякам он обращался исключительно «пан!», будучи искренне уверенным, что это короткое и энергичное слово – почти оскорбление. Наши поляков панами за глаза называли, а он – в лицо. Думал, что практически унижает этим собеседника. Демонстрирует превосходство.

– Курить не дадите? – повторил вопрос Лёшка.

– Сейчас, – сказал поляк. – Пойдёмте за мной. У вас есть оружие?

– Четыре лопаты, – сказал я.

– Хорошо, – одобрил поляк, и я не понял: хорошо, что не автоматы, или то, что у нас лопаты – и в самом деле его обрадовало. – За мной. Тут рядом.

Мы пошли за ним, автоматчик двинулся следом, освещая дорогу и немного спину идущего впереди поляка.

Тот был в плаще, блестевшем в свете фонаря. Такой клеенчатый чёрный плащ с пелериной, я таких в обычной жизни не видел, но в кино именно в таких ходили шпионы и убийцы. А ещё – эсэсовцы. И рук из-под плаща видно не было, так что в них мог быть хоть топор, а хоть автомат.

Мы свернули с дороги на какую-то тропинку, луч выхватывал из темноты справа и слева голые ветки кустарника, покрытые светящимися каплями воды. Под ногами хлюпала грязь.

– И пожрать бы… – сказал Лёшка, который шёл сразу за мной.

Ему было хорошо, он автомата не видел. А я только об автомате и думал. И прикидывал, а не сигануть ли в сторону, не рвануть ли через кустарник в глубь леса, ведь не попадут же, точно не попадут. Деревья пулю не пропустят дальше чем метра на четыре-пять. Если бежать, пригибаясь и петляя, то промажут. Точно – промажут. Влепят мне вдогонку, но не достанут.

А вот в ребят – попадут. И это значило, что я никуда не побегу. Хотя это, наверное, был вовсе не героизм, а глупость. Если нас собирались убить, то ребят всё равно убьют, а для меня – шанс. Зачем погибать с остальными, если есть возможность выжить?

Мне и сейчас противно вспоминать те свои мысли. И я до сих пор горжусь, что не поддался им тогда. Наверное, это самый храбрый мой поступок за всю жизнь. Или даже единственный по-настоящему смелый.

Минут через десять мы пришли.

Вначале я увидел свет фонаря.

Фонарь висел над воротами – высокими, деревянными, со здоровенными железными петлями. Ворота были открыты.

Дождевые капли вылетали из темноты и бились о пузырящуюся лужу. Могло показаться, что вода льётся из-под жестяного абажура, как из здоровенного душа.

Вправо и влево от ворот тянулся забор из толстых широких досок. Забор терялся в темноте, как будто, не сворачивая, перегораживал всю землю – от края до края.

Вот сам не знаю почему, но в голове мелькнуло – замок. Хотя с детства знал, что замок – это высокое, каменное, на вершине горы или, в крайнем случае, холми. А тут – деревянный забор и ворота, но всё равно – замок.

Ну, словно повеяло чем-то древним. Не дряхлым, нет, а именно древним.

Двор, между прочим, был вымощен крупным булыжником, отливавшим в свете фонарей воронёной сталью. Широкий двор. Справа и слева стояли какие-то хозяйственные сооружения, может, сараи или склады. В глубине двора притаился дом. Все постройки были сложены из брёвен в обхват толщиной. Из старых брёвен, потрескавшихся, но не истлевших.

Дом был двухэтажный, с небольшими, словно прищуренными, окнами. И с высокой пирамидой крыши.

Поляк в чёрном плаще поднялся на крыльцо, постучал в дверь.

– Замёрз как собака, – сказал Лёшка. – Слышь, пан, пожрать что-то будет? Горячего чего-нибудь…

Открылась дверь, поляк что-то сказал, потом оглянулся на нас, но лица я не увидел – капюшон был глубоким.

– Проходите в дом, – прозвучало из темноты под капюшоном.

В доме было тепло. Пряно пахло какими-то травами. И, кажется, лекарствами. А ещё чем-то незнакомым и неприятным.

Я остановился на пороге, но Лёшка подтолкнул меня в спину, и я вошёл. За мной – остальные.

Ноги мы кое-как вытерли на крыльце, но мокрые следы всё равно оставались.

– Стоять, – приказал я. – Дом загадим.

– Могу снять сапоги, – тут же предложил Лёшка. – Слышь, пан, а сапоги снять?

– Ты портянки давно менял? – спросил я.

Лучше уж пачкать, чем вонять.

Наверное, об этом подумал и поляк, поэтому сказал, что мы можем ходить так, обутыми.

– Вот туда входите, – указал он на дверь сбоку. – А вы, товарищ сержант, проходите за мной.

Я вполголоса предупредил Лёшку, чтобы без глупостей. Вот чтобы вошел, сел или стал в углу и не дёргался. И ничего чтобы не клянчил. И чтобы, упаси бог, ничего не вздумал стащить, хоть еду, хоть посуду. Предупредил, что если он что-то такое затеет… Или кто-то ещё что-то такое удумает, то дело даже до трибунала не дойдёт. Я лично, своими руками…

Парни кивали, не спорили и обещали себя вести в рамках, вроде бы даже искренне обещали, особенно Лёшка.

В его искренность я не верил ни грамма, но выбирать всё равно было не из чего. Рядовых приказано – налево, а товарища сержанта – прямо. В зал, наверное.