Александр Забусов - Калика перехожий [litres]

– Не, ребра целы, а вот мясо присмолили, – озадаченно промолвил стоявший рядом Хольми.

– Мудаки!

– Нет, эти оба волкодлаками были. Чего это они огнем баловались, а не просто загрызли, перекинувшись в иной облик? Не понятно.

– Им горбун так велел.

Взгляд Первака производил впечатление «стеклянного», здорово видать придавила минувшая ночь этого уже не молодого воина. Поразмыслив, он распорядился товарищам:

– Хватайте концы плаща, выносим его.

Отходя, злополучный сарай подожгли. Удалу становилось все хуже и хуже, но он еще осознавал, что его куда-то несут, скупо переговариваясь между собой. Придя в себя, разглядел деревянный потолок над собой, озираясь вокруг, понял, что лежит на лавке в избе. Через узкое оконце едва пробивался тусклый свет. На дворе вечерело.

– Эй, кто там есть! – позвал он, в хрипе не узнавая собственный голос. – Подойди!

Видно услыхали. В единственную в избе комнату вошли двое, Первак и молодой Бежан.

– Оклемался? – спросил молодой.

Смотри-ка, как-то раньше не заметил, они ведь оба поранены. У старого через холстину на голове кровавое пятно проступило. Бежан ногу подволакивает. Хм. На вихрах паутина седины. Чудно. Ох, как мясо на ребрах ломит. От боли заскрипел зубами.

Воины засуетились.

– Где Садко?

– Чего там рассказывать? Нет больше боярина. Сгинул. Наверное, помнишь, как на нас со всех щелей нечисть поперла, а когда тебя Верлиока по голове приложил, да из строя выдернул и унес, их напор малость ущух. Глянул я тогда на воев, а нас совсем мало в живых-то и осталось. Тебя нет, боярин и десятник в схватке полегли. Сбил кого смог щитом к щиту – до первых петухов продержались. Из церкви только трое нас и вышло. Нема боле дружины. Хоронить ни сил, ни часу не было. Велел тогда братов по старинному обычаю прибрать. Подожгли церкву, общим чехом отправили героев прямиком в Ирий. Передохнув малость, повел сироманцев по следу той твари, которая тебя охомутала, а он прямиком в сю деревушку и привел. Понаблюдали, потом напали. Ну, дальше ты знаешь. За боярина посчитались, долг свой перед ним сполнили, горбатого паскуду осиновым колом к земле прибили. Вот тебя ослобонили. Оклемуйся, а нам дале в Курск дорога урочена, время не ждет. Теперь каждый по себе. Тебе на полночь идти, нам на заход.

Солнечный погожий день только начинался, когда передовой дозор охраны купеческого каравана наткнулся на сидевшего у обочины летника молодого парня, по виду смерда. При приближении к нему двух конных воинов тот не испугался их грозного вида, продолжал сидеть на траве, лишь подняв взгляд на всадников, остановивших лошадей в двух шагах от него и сторожко озиравшихся по сторонам, ожидая возможных проблем от непонятки с одиночкой, повстречавшимся на лесной дороге.

– Кто таков? Почему здесь сидишь? – задал вопрос старший дозора.

Человек соизволил подняться на ноги, и дозорные рассмотрели, что перед ними стоит высокий парнище, силу и здоровье которого не могла скрыть широкая рубаха из домотканой холстины. Усмешка скользнула по не так давно разбитым, но уже успевшим поджить губам незнакомца, он явно не боялся вооруженных воев.

– Прохожий, – был ответ. – Шел, устал, вот и присел передохнуть. Вас что-то напрягает в моем поведении?

– Напрягает. Места здесь глухие, до ближайшей деревни верст двадцать с гаком будет, и тут ты. Сидишь один-одинешенек, морда побитая, ни дать, ни взять, по виду чистый тать.

– Так я сейчас уйду.

– А ну, стой!

Оба охранника, не сговариваясь, схватились за рукояти мечей, поводьями подали лошадей чуть вперед, справа и слева огибая незнакомца с двух сторон.

– Стой, где стоишь. Сейчас Илья с караваном подъедет, он и решит, что от такого, как ты, ждать можно в сем медвежьем углу.

– А Илья у нас кто?

– У вас не знаю, а у нас старший в охране купецкого каравана будет. Так что охолонись, вона слышь, колеса на повозках скрипят? Ща подъедут.

Трудности, которые приходилось испытывать купцам во время путешествий, заставляли их объединяться в большие тележные поезда – караваны, но даже караваны могли стать объектом вооруженного нападения, что приводило к разорению купечества. Риск, связанный с участием в караванной торговле, побуждал их искать более прочные гарантии и объединяться в товарищества.

Длинный, скрипящий тележными колесами, купеческий поезд, вытянувшись по пространству лесной дороги, приблизился к месту стоявших у обочины дозорных и чужака. Шедший в голове колонны седоватый крепкий муж с окладистой бородой, в кольчуге поверх рубахи и подклада, с мечом на поясе и шестопером в левой руке, остановил караван, сойдя с дороги, приблизился к ожидавшим. Пытливо окинув взглядом незнакомого парня со следами минувших побоев на лице, спросил у подчиненных:

– Чего это вы смерда удерживаете?

– Так это, жилье далече, а он тут у дороги сидел, ну и мы…

– Кто еси будешь? – поняв все и не дожидаясь дальнейших пояснений, спросил начальник охраны у незнакомца.

Ответ не заставил ждать.

– Из печенежского плена сбежал, на родину возвращаюсь. Коль по пути, дозволь с вами до Харьковского городища пройти.

– Хм. То не у меня, то у старшего меж купцами дозволения спрашивай. Вон на третьей повозке сидит. Ну, да ладно, идем.

Между делом не преминул похвалить дозорных:

– Добре службу несете. Хвалю. Езжайте и дальше поперед поездом.

Рядом с возницей, возвышаясь над ним почти на целую голову, сидел широкоплечий, необъемный мужик в красной косоворотке, подпоясанной матерчатым тонким пояском под обширным брюхом, поверх которой была надета чуга, особый кафтан для верховой езды с короткими рукавами, имевший на подоле по два боковых разреза. Такая одежда из дорогого сукна на медвежьей фигуре купца смотрелась несколько чужеродно, но может быть, и носилась им только для престижа и положения. Окинув вопросительным взглядом старшего охранителя, а с ним и незнакомого молодца со следами давнишней драки на лице, изогнув бровь дугой, спросил:

– Чего там, Илья?

– Да вот, Никита Онежич, до Харьковского городища в попутчики набивается, кажет, из половецкого полона утек.

– А чего ж? Хай идет, я не против. Как величать тебя, парень?

– Удалом прозвали.

– Скажи-ка, хм! Удал, значит. Крещен ли, али в темной вере обретаешься?

– Сказать по правде, не знаю. После войны, о прошлом годе случившейся в полоцких землях, память потерял.

– Ну-ну! Ладноть, пристраивайся за моими повозками. Не обеднею один рот до Харькова прокормить. Синица, – окликнул старшего приказчика, – присмотри.