Владислав Савин - Красный бамбук [litres]

– Ваня, ну разве так можно? Пусть хоть малышня в этот рейс не идет.

– Я это и хотел – заменить младших нашими солдатами. Но товарищ Нгуен обижается.

Ну и история у этого старика, как оказалось! Наша картина «отец партизана» – двое сыновей во Вьетконге воевали и погибли, лишь младшему разрешили остаться, чтобы отцу помогать. И мелкие, это сыновья тех, которые партизаны. Жену у старого Нгуена убили еще при французах – патруль стал с берега стрелять, чтоб причалили для досмотра, и случайная пуля… французский офицер после целых десять франков дал, «в компенсацию». А сам Нгуен на этой самой лодке уже сколько лет, и оружие возил, и людей, и мины – зная, что если американцы поймают, то конец и ему, и всем на борту. И теперь просит, чтобы на этот, самый важный бой – с теми, кто проверен.

– Меня и мою лодку на реке знают. Один лишний человек – за пассажира сойдет. А двое-трое, да еще вместо моих – уже подозрение.

Ну, раз так, тебе виднее. Все же не совсем понимаю я вьетнамцев. Вот север Вьетнама и Лаос – это как раз те места, что в мое время «золотым треугольником» звали, опиум тут растили, и в это время уже плантации есть – однако же среди вьетнамцев на удивление мало употребляющих, ну ничего похожего на Китай, где это стало всеобщим бедствием. В Китае, я думал, это из-за собачьей жизни – там такая нищета и беспросвет, что никто не знает, жив ли он будет через неделю, вот и курят, чтобы забыться и напряжение снять. Ну а во Вьетнаме, как я успел заметить, хоть отношение к жизни тоже куда как философское, но все-таки оптимизм есть, планы строят, чтобы дом, хозяйство, семья – четко понимая, что наркота этому не способствует, а оттого на употребляющих смотрят… ну как у нас в России на законченных алкашей. А куда тогда опиум девают? Оказывается, на экспорт – в Таиланд, в Малайю, даже сайгонским властям! Оттого, кстати, это направление (от Сайгона на север и к лаосской границе) до сих пор считалось у американцев «спокойным», тут основной наркотрафик и шел. Причем совместным предприятием Вьетконга и Бин Ксуен!

– Мы у них всякие полезные товары покупаем, которые долго и сложно с севера везти. Или даже оружие и патроны. Ну а мы им – опиум. Ведь коммунизм ничего не имеет против – если американские солдаты будут его употреблять?

Вот так и в мое время было – «не поймешь, где кончается коммунизм и начинается наркомафия». Но вслух я этого, конечно, не сказал. Мое дело здесь и сейчас – это чтобы завтра в порту их транспорта взлетели на воздух. Ну а политикой после – пусть другие занимаются.

Я вообще не должен был идти. Но надо же так случиться, что Якут (кап-3 Каразин) в последний день свалился с лихорадкой. И вьетнамец-доктор только руками разводил – для жизни не опасно, но в строй не раньше чем через две недели. И строевых офицеров осталось четверо, а надо пять. Шестеро торпедистов обеспечат, чтобы торпеды сработали как надо. Вьетнамцы-шкиперы проведут джонки по реке. Но только морской офицер с гарантией определит момент и дистанцию пуска торпед – особенно на джонке, где прицеливаться надо всем корпусом, а управляемость куда хуже, чем у торпедного катера.

И рвануло чисто наше, русское – а пропади все пропадом, я за все отвечаю! Хоть я и не торпедист изначально, а спецназер – но в последние годы торпедами на полигонах столько стрелять приходилось. Так что за себя я был уверен, что попаду куда надо. Ну а остальное – после будем посмотреть.

Ну и в довесок сыграло, что у вьетнамцев принято: командир идет в первых рядах. Это глупо, и ведет к лишним потерям – но иначе «потеря лица». И как бы вьетнамские товарищи на меня смотрели – когда я, своих людей отправив в бой, сам бы на берегу остался?

Мы вышли еще затемно. Сто верст по реке (вот не помню, читал когда-то какую-то литературу с этим названием, не помню уже кого). Впереди шли две «незаряженные» джонки, на каждой по десятку вьетнамцев и пулемет ДШК. Если попадется речной патруль или засада – их задача – связать врага боем, насколько хватит… и вечная вам память! У нас на борту по ручному пулемету и, конечно, стрелковка. Что оккупантами категорически запрещено (кроме тех, кто служит в Бин Ксуен), и если на пристани ниже порта обнаружат, то всех арестуют, или будет большая драка – но мы ведь не собираемся там приставать. А после пуска торпед отворачиваем к левому берегу, там в рисовых полях нас должны встретить… и сколько же партизан погибнет, прикрывая наш отход? Но – «если Родина прикажет, я отдам свою жизнь не задумываясь», слова из присяги Вьетконга. И чем больше сдохнет американцев, тем скорее завершится эта война.

Светало. Самый конец «сухого» сезона – во Вьетнаме только два времени года: когда сухо и когда дожди. Городов по пути нам попасться не должно, но деревни встречались, из них тоже отчаливали джонки и шли вниз по реке, война войной, а торговать надо. А навстречу движения не было, поскольку «заставу» у пристани лишь в девять утра снимут, раньше из Сайгона просто не отплыть. Вот уже на водной глади заметно расширившейся реки (вобравшей в себя несколько притоков) стало много джонок, все плыли в город по своим делам. Будет ведь бойня – когда американцы после взрывов сообразят, что случилось, и станут стрелять во все, что перед ними болтается на реке. Но – «советские товарищи, не думайте об этом, это наши жертвы, оправданные ради нашей свободы».

С соседней джонки (не нашей) что-то крикнули по-вьетнамски, наш шкипер ответил. А после завершения разговора, когда та джонка отдалилась, повернулся ко мне и сказал (Фан перевел):

– Мой земляк, когда-то в одной деревне росли. Спросил, кого я везу. Я ответил – людей и груз. Он про тебя спросил, что за француз с тобой. Я ответил, хороший человек, за него большие люди поручились, а зачем ему в Сайгон, то господин Доан знает. Он сразу отстал. Был моим земляком, сейчас на Бин Ксуен работает. На подхвате – перевезти что-то, передать. Но когда причалим, скажет кому не надо, так что слух пойдет. Однако мы ведь до пристани не дойдем.

Сказал последние слова абсолютно спокойно. Я уже знал, что «французами» тут называют всех европейцев, кто не американцы. А кто такой господин Доан?

– Большой человек в Сайгоне. Кому мы опиум возили. Очень злой – кто против Доана, тот умрет.

Ну – было ведь, знаю, как тут во Вьетнаме, в самом начале, мы к снабжению Вьетконга подключали корейских пиратов. Пираты и есть – как еще назвать шоблу, которая зарабатывает явным криминалом в портах и на побережье (не только в родной Корее, они добирались и до Филиппин, и до Вьетнама, ну а про китайский берег вообще молчу), также возили что угодно куда угодно (за хорошую плату), не гнушались и морским разбоем (большие пароходы им были не по зубам, ну а мелочь, которой тут хватало, это завсегда). Как дальше повернулось наше сотрудничество с этими «героями ножа и топора» я не знаю (в Корее после сорок восьмого бывать не доводилось, в Китае лишь во внутренних провинциях был, не на побережье), но слышал намеками, что поступили с ними, как дядя Хо с Бин Ксуен: наиболее адекватных переманили на службу, а самых упертых и самостийных помножили на ноль. Так как в тайной войне, верно говорят, «нет отбросов, есть кадры». Вот отчего моя, ну совсем не вьетнамская морда, никакого удивления не вызывает тут, на реке? А это опять же от французов пошло: был тут у них не только Иностранный легион, но и особый «карательный корпус» из такой фрицевской сволочи, по которой давно веревка плачет – и сами мусью к этому контингенту относились как к расходному материалу, на что бывшие вермахтовцы, эсэс и прочие фольксдойчи отвечали им полной взаимностью, разбегаясь кто куда. Даже к вьетконговцам – рассказывали тут мне про одного, которого зовут просто «Немец», так до командирства у партизан выслужился, какую-то награду получил. Обычно же подобные типы предпочитают Бин Ксуен, или «только за себя», поскольку американцы к частной собственности относятся благожелательно, и европеец-«нэпман» в Сайгоне, Дананге, или даже где-то в провинции, это здесь нередкое дело. Правда, процветают (и просто выживают) такие богатые буратины, лишь когда «крышей» у них кто-то сильный – коммунисты, американцы или, на худой конец, Бин Ксуен.