Василий Панфилов - Юность [СИ]

Какие-либо развлечения пассажиры выискивают сами, коротая время в разговорах, карточных играх да песнях. Свободное время, по хорошей погоде, проводим на палубе безо всяких чинов.

Мужики иногда подковыривают меня с Санькой, величая «Благородиями», но без злобы и жесточи. Да и мы не особо подковыриваемся, хотя и на панибратство не скатываемся. Сумели как-то так, по канату пройтись. Не самое простое дело, н-да…

Потому как с одной стороны – звания воинские и заслуги военные, да и деньги, куда ж без них!? И образование и кругозор жизненный, они тоже очень даже и сказываются. А с другой – возраст, да и не на службе мы сейчас. Оченно непросто иногда – што нам, што мужичка́м да мещанам вчерашним, ажно ломает некоторых.

– В картишки будешь, благородие? – позвал меня Ван-Ваныч, расположившийся с приятелями прямо на палубе, подстелив под жопы сюртуки.

– Сам такой! – отгавкнувшись привычно от корнета, становился, зачесав задумчиво нос.

– Ха! – вытягивая худую шею, тасанул колоду Федот, – Чует нос-то, што вскорости карты об ево облупасивать будут!

– Ах ты… раздавай! – плюхнувшись рядом на нагретую солнцем палубу, двинул локтем в ребристый бок, – Двигай, холера!

– Пф… – отфыркнулся он облаком махорки, щуря весело глаза, – тока без шулерских штучек!

– Шулерских-мулерских… у тя карты какие? Рубашка вся затрёпана да обцарапана! Пару раз раздашь, я те их наизусть запомню!

– Ишь, – почесал он в затылке, – образованный!

– … да ты вытяни морду-то! Во… – и с оттягом, да по колодой по покрасневшему носищу!

– Всё… – начал я было вставать.

– Сиди пока!

– Чево? – повернулся я к брату, а тот, оказывается, рисовать нас подобрался!

– Когда успел-то? – озадачило меня, – Долго сидеть-то?

– Ну… минуток с двадцать ещё, эскизов мал-мала набросаю.

– Ладушки. Ну… – потираю ладони, – кто тута ещё не битый!?

Завалившись в каюту, прикрыл глаза и устало привалился к переборке.

– Притомился?

– А? – открыв глаза, гляжу на Саньку, роющевося в книгах, – Есть маленько. Не то штобы и скушно с мужиками, но актерствовать приходится. Вся эта херобора, когда и себя не уронить, и реакцию каждово соседа отслеживать, дабы не обидеть ненароком.

– Ну, – брат пожал плечами и достал Гюго на языке оригинала, – сам так хотел. Этот, как ево…

– Имидж, да… знаю, што надо. Как ни крути, – плюхаюсь на узкую койку, – а чуть не полторы сотни мужиков, которые не просто смотрят на нас с тобой, но перескажут родне и знакомым в России, какие мы есть.

– В их глазах, – педантично добавил брат, подтянув поближе мешок со всяко-разными сухофруктами.

– Угум, – запускаю туда лапу, нагребая здоровую жменю, – Не стали ли благородиями? Нет ли слабины? Потом проще уже будет – мнение мал-мала сформируем. Да! Дядя Гиляй где?

– В народ пошёл, рассказы жизненные да байки собирать.

– Ну… и то дело, – одобрил я, – ему пить поменьше, а там глядишь, и издаст цикл рассказов о русских переселенцах в Африку. Судьбинушка там почти у каждого такая, што и не продохнуть. При ево талантах оченно даже сильно получиться может.

– У нас издать? – скептически приподнял бровь Чиж.

– У нас не дадут, эт понятно, но кто мешает в той же Африке напечатать? Я ж постоянно долбасю ему о собственной газете да об издательстве. Даже здания присмотрел, да с полным раскладом по ценам и пригодности под издательские нужды. А теперь…

– А теперь да… – эхом отозвался брат, мертвея лицом. Вздохнув прерывисто, он отвернулся… уж насколько он сперва боялся Марию Ивановну, настолько же потом и привязался, ласкунчик…

К Порт-Саиду опекун напрочь бросил пить, и сделался молчаливым, то и дело впадая в задумчивость, порой вовсе на ровном месте. Вот так вот идёт, а потом – раз, и замер! Притулился к переборке или лееру, и думает, думает… только губами иногда шевелит, да лицо этакое делается, што не дай Бог – глянуть на нево в этот момент! Ей-ей, обсикаться можно! И это я о себе да о брате говорю, так-то вот.

Раз так, да другой, потом Коста его зашептал, разговорил. Я сунулся было, но не-ет… не хотят втягивать, как будто нам и без тово не ясно, к чему ведётся и как закончится.

Сердце иногда сжимается, но молчу. Только кулаки обгрызаю иногда, да думы думаю. Планов – громадьё! Как в одном случае буду поступать, да как в другом. Проблема только в том, што дядя Гиляй с Костой не сознаются ни капельки, это они нас вроде как оберегают!

А вспомнить за наши приключения да то, што звания офицерские не на пустом месте появились, и кровищи на каждом поболе, чем на ином Иване будет, тяму не хватает. Ну или эта… психология.

Остаётся только надеяться, што не к Одессе, так хоть к Москве отойдёт мал-мал, и будет действовать с холодной головой, а не пропади оно пропадом! А мы… ждём, только взрослые наши никак в толк взять не могут, што ожидание это, да при полном понимании, нам ножом по сердцу. Каждый день чуть не хуже, чем когда рукопашная с кровищей и говнищей, а надо – улыбаться!

Надсадно гудя, пароходик причалил к пристани, и толпа на берегу заволновалась, подавшись вперёд.

– Ишь ты… – озадачился нервенно Ван-Ваныч, привстав на цыпочки, – никак нас встречают?

– … герои… – донеслось из толпы, где какой-то самодеятельный нетерпеливец начал сумбурную речь, силясь перекричать весь порт.

– Ну, раз герои, – ёрническо отозвался кто-то невидимый, – то етто мы, хтож ишшо?

– Пиисят лет в морду тыкали да шапку ломать заставляли издалече, и таперича героем стал? – издевательски протянул голос вроде как в ответ.

– Да ты не переживай, Фролыч! – тут же развернулся к нему Ван-Ваныч, – оно ить быстро на круги своя вернётся! Чичас тебе хлебом с солью по сусалам мазнут, а через недельку ужо кулаком! Ась, благородие?

– Не… чуть попозжей! – отзываюсь в тон, – с месяцок выждут.

– То-то и оно, – дробно засмеялся тот, которому пиисят лет кулаком в морду мазали, – то-то и оно…

Толпа принаряженных ветеранов разом загомонила, и праздничное настроение их смешалось со злым настроем к барам и жизни вообще.

– Егор!

– Иду, – отозвался я на зов опекуна, проталкиваясь через расступающуюся толпу, – да пропусти ты, орясина! Я всё ж таки официальное лицо, ети твою медь! Раскорячился караморой!

Протолкавшись наконец к трапу, принял вид настолько официальный, насколько это вообще возможно в пятнадцать лет. Духовой оркестр грянул што-то бравурное и хор запел едва ли не самое неуместное, што только можно придумать втакой ситуации – марш Преображенского полка. Где мы, а где…

– … на сраженья, на победы, нас всегда сам Царь ведёт.

– Не видел, – вроде как озадаченно пропыхтел мне в ухо Ван-Ваныч, и по рядам прокатился смешок, – уж такое-то я бы запомнил!